Димка на гармонисте прямо-таки повис, глядел влюблёнными глазами. Потом по очереди пели частушки, в том числе и матерные, хохотали при этом до упаду. Принялись отплясывать барыню, цыганочку. Потом опять пили, пели. И опять плясали, пока не устали.

– Скажи мне, Чижиков, чего бабам надо, – Дима, обнимая изрядно захмелевшего гостя, бубнил о наболевшем. – Ты для них наизнанку, себя не жалеешь. На службе этой окаянной с утра до вечера.

– А все они твари, Димуля. Я этих баб сам ненавижу. Помнишь, когда у вас «Тополь»[39] на старте гавкнулся?

– Ещё бы не помнить. Двое суток по болоту. Головную искали. Я себе тогда, Чижиков, яйца чуть не отморозил.

– Во-во! А у меня, брат, после того случая…

Он приблизил уста к Димкиному уху и шёпотом поведал о постигшей катастрофе по мужской линии.

– Да ты что! Неужели правда?

– К докторам ходил в госпиталь. Все мы тогда облучились. Как раз ниже пояса. Нас об этом кто-то предупредил? Хоть словечком намекнул? Мы там загибаемся, а эти вот, – гармонист кинул гневный взгляд, – балдеют тут, жируют, сволочи.

– Что им? У них жизнь лёгкая, не то, что с тобой у нас, Чижиков. Они по болотам радиацию не собирают.

У Димы потекли слёзы обиды.

– Мы страдаем, а наши… – Чижиков опрометчиво произнёс весьма гнусное слово касаемо женщин, – с другими валандаются. Шлюхи они все, бабы эти.

Чижиков не заметил, как сзади подошёл высокий крепыш. Как закрыла ладошками лицо молоденькая его супруга, как вздрогнули у неё плечики.

– Правду говоришь, Чижиков! – Горев уже не соображал, язык у него работал автоматически, реагируя только на механическую речь собеседника. Если бы тут расхваливали кого-то, Дима в унисон тоже пел бы дифирамбы. Гармонист, чувствуя беззаветную поддержку, совсем распоясался.

– Этих наших так называемых жён гнать с полигона надо. Все они…

Крепыш захватил воротник потрепанного чижикового пиджачка, вытащил гармониста из-за стола и сильным пинком отправил к выходу:

– Пшёл вон отсюда, мразь недоделанная!

Честно говоря, то же собирался проделать и доктор. Оскорблений офицеры без внимания не оставляют, особенно когда касаемо женщин. Ольга схватила попавшую под руку кружку и запустила гармонисту вслед. Однако Чижиков не собирался добровольно покидать тёплую компанию и решил бунтовать.

– Что, господа ахвицера, правда глаза колет? Песенки когда пели, люб я вам был? А теперь ты, козёл, пинаешься? Щенок! Пороху не нюхал, а на меня, старого капитана, руку поднял?

– Не руку, а ногу, идиот! А теперь вот и руку.

Высокий крепыш, поскольку и сам находился в изрядном подпитии, тормозные рефлексы имел ослабленные, коротко размахнулся. Послышался глухой удар, следом жалобно взвизгнула гармошка, в воздухе мелькнули пыльные подошвы. Гена бросился к «боксёру» и попытался урезонить. Тот же, озверев, отбросил доктора и кинулся пинать народного музыканта ногами. На помощь Савватиеву поспешил молодожён. Крепыша кое-как оттащили. Из угла вопил Димка.

– Вы что, волки позорные, вытворяете, почто человека забижаете! Да я вас, козлы маринованные, порешу сейчас. А-а-а-й!

Ольга налетела на мужа и колошматила куда попало кулачками, даже подпрыгивала, чтоб заехать ещё и ногой.

– Жену последними словами обзывают, а ты поддакиваешь? Убью!

– А ведь обещали, бить не будете-е-е, – уже в дверях причитал Чижиков.

– Да вали же ты отсюда, господи, боже мой, – Гена поспешил закрыть дверь. – Повеселились. Будет теперь что вспомнить.

Через пять минут за окном разлилось ручьём:

– «Когда б име-ге-л златые горы и ре-е-е-ки, по-го-лные-е-е вина-а-а, всё о-о-отдал я-га б за…»

Улица по-прежнему оставалась пустынной. Над лесом полыхало красно-золотым великолепием, весело светились верхушки елей. Чайки над помойкой не переставали скандалить. Они это делали посменно, круглосуточно, пока светлые ночи. Одинокая тучка, скучая у горизонта, соблазнительно потряхивала вьющимися блондинистыми кудряшками, надеясь, по всей вероятности, пленить милою своей красой настоящее русское чудо, которое стояло посреди дороги, склонив голову, и, казалось, гармошку свою обнимало да целовало, будто девушку. Гармонь разливисто пиликала, то взрываясь буйными аккордами, то заходясь замысловатыми коленцами, словно соловей весной.