Теперь Типун вошел в избу, сел на лавку и поманил Клима:

– Подь-ка, разговор есть.

Сидевшие в избе нищие, по-видимому, по тону поняли, что предстоит скандал, разошлись по углам, а один даже вышел из избы. Клим, недоумевая, сел подле него. Типун, искоса взглянув на него, продолжал:

– Нравишься ты богомольцам, хорошо тебе подают. Считал я сей день, ты двугривенный заработал…

Клим с любопытством смотрел на него, не понимая, куда он гнет.

Тот ехидно продолжал:

– А у тебя здорово получается, когда из пустой глазницы слезы льются. У меня и то хуже.

Клим вспомнил: подала ему копеечку девочка, похожая на Веселу, вот он и прослезился. Типун продолжал:

– Давай дружить будем. Ставить тебя на ходовое место буду из трети. Понял?

– Нет.

– Ну и дурак. Сей день тебя в угол не загонял, посмотреть на тебя хотел.

Действительно, в другие дни стоило ему встать, где идут люди, как его сразу же нахально загораживали два-три нищих. Вспомнил и усмехнулся.

– Чему лыбишься, Драный? – повысил голос Типун. – Я – голова нищей братии! Я даю ходовые места! Гони три семитки!

– И не подумаю.

Клим встал и хотел отойти. Но Типун с завидной ловкостью вдруг набросился на него с костылем. Однако ударить ему не удалось, в следующий момент он покатился по полу, а костыль оказался в руке Клима. Тот замахнулся, но сдержал себя – потерявшийся Типун сжался на полу, загородившись руками. Опустив костыль, Клим сказал:

– Эх ты, голова нищей братии! Запомни: я воин, вражеские сабли сделали меня драным. Я ни у кого не прошу, мне подают из-за сочувствия. А ты чего предлагаешь? Эх ты! Следовало бы сломать этот костыль о твою дурью башку! Да уж ладно, на первый раз прощаю. Держи.

Клим отдал костыль опешившему Типуну, а сам как ни в чем не бывало начал мыть горшок, чтобы сварить кашу. Типун поднялся с пола и проковылял к скамье. Кто-то из присутствующих ухмыльнулся, Типун замахнулся костылем, но, поймав взгляд Клима, не ударил.

После этого дня Клим перестал останавливаться на паперти, сразу проходил в храм, не хотел мешать Типуну собирать свою жатву.

Неудачно складывалось и знакомство со знахаркой Серафимой. Клим вскоре полностью разочаровался в ее знахарстве. Трав она не знала, лечила кое-как, вместо заговора болтала непонятные слова, даже перевязать рану как следует не умела. Оставалась равнодушной, если больной умирал, – Бог взял, и все. Так и не понял, почему она нравилась больным больше, чем другие знахарки.

Клим начал избегать ее. Она поняла это по-своему: мол, вызнал секреты, и в сторону. Боясь скандала, он продолжал потакать ей, и неожиданно был вознагражден сторицею за долготерпение. Получилось это, когда он сказал, что она один и тот же отвар дала от кашля и от болей желудка. В ответ Серафима уверенно заявила:

– Вылечиваются не от лекарства, а от веры! – Клим собрался резко оборвать, но она опередила его, вздохнув, добавила: – Вот умел бы ты читать…

– Немного умею, – сдерживая себя, ответил он.

– А глаголицу знаешь?

– Учил и глаголицу.

– Во! Раз умеешь, пошли ко мне.

Клим пошел, хотя ничего хорошего от этого посещения не ожидал. В избе, усадив гостя за стол, Серафима достала из-за иконы тетрадь в кожаном переплете, вытерла пыль и подала ему. Открыл он переплет и вскрикнул даже. На первой странице было выведено:

Довольная Серафима подсказывала:

– Вот это и я знаю: мужик мой читал: твердорцы-аз-веди – значит «трав», наш-иже-како-ер, значит «ник», «травник»! Правильно? Но а дальше по складам много не прочтешь, да и буквы я не все знаю.

Не слушая болтовню старухи, Клим листал тетрадь и несказанно радовался – именно этой книги ему и не хватало! А Серафима настойчиво просила: