Где-то вдалеке часы на ратушной башне пробили полночь. Их звук, глубокий и чистый, словно разделил время на «до» и «после». Томас поднялся и подошел к матери. В тусклом свете луны её лицо казалось почти прозрачным, словно вылепленным из тонкого воска. Когда-то она была красавицей – соседки до сих пор вспоминали её золотые волосы и звонкий смех. Теперь от той красоты остались только глаза – такие же ясные и добрые, несмотря на все страдания.

«Прости меня, мама,» – прошептал он, осторожно поправляя одеяло. «Прости, что я не могу сделать больше.»

В этот момент снизу донесся странный звук – будто что-то булькало и шипело. Его котелок! Тот самый, с травами, который он оставил в тайнике! Томас бесшумно спустился в подвал. В темноте что-то светилось – мягким, переливающимся светом, похожим на первые лучи рассвета…

В подвале пахло сыростью, травами и чем-то еще – чем-то незнакомым, похожим на запах грозы перед дождем. Томас осторожно приблизился к котелку. Жидкость в нем светилась изнутри, словно в ней растворились звезды. Но самым удивительным был цвет – не зеленый, как у травяных отваров, не коричневый, как у настоек господина Штейна, а золотисто-янтарный, живой, пульсирующий.

Томас застыл в недоумении. Он не понимал, почему травы, собранные на кладбище, вдруг начали светиться. Может быть, дело было в лунном свете, который падал через подвальное окно? Или в той странной росе, что он собрал перед рассветом? Или в пыльце с кладбищенских цветов, что случайно попала в отвар?

Где-то наверху закашляла мать, и этот звук отозвался болью в его сердце. Сколько раз он давал ей разные лекарства – и дорогие, украденные из аптеки, и собственные отвары? Сколько раз надеялся и разочаровывался?

Он посмотрел на светящуюся жидкость. В глубине души шевельнулся страх – что, если это опасно? Что, если вместо лекарства он создал яд? Но разве смерть от яда страшнее той медленной смерти, что настигает его мать?

Томас долго смотрел на флакон в своих руках. Вспоминал слова старой Марты о том, что настоящее лекарство узнаешь по теплу, которое оно дарит сердцу. И эта странная жидкость… она действительно была теплой. Не от огня – от какого-то внутреннего света…

С улицы доносились первые звуки просыпающегося города: цокот копыт по мостовой, крики торговцев, скрип тележных колес. Где-то в богатых кварталах просыпалась Анна-Мария, не подозревая, что её планы использовать бедного подмастерье уже не имеют значения. А в маленькой комнате под крышей ждала мать, которой становилось всё хуже с каждым днем…

Томас поднялся по скрипучим ступеням, держа флакон со светящейся жидкостью так осторожно, словно нес в руках само утреннее солнце. В комнате мать забылась тревожным сном – её дыхание было прерывистым, а лоб покрывала испарина.

Томас никогда не забудет этот момент. Как дрожали его руки, когда он капал три капли в ложку воды. Как бился пульс в висках, когда подносил ложку к её губам. В этот миг он молился Богу, чтобы это не стало его последней ошибкой…

Мать проглотила лекарство, не просыпаясь. На мгновение Томасу показалось, что её кожа засветилась изнутри – тем же мягким, золотистым светом, что и жидкость во флаконе. Но, возможно, это был просто отблеск занимающейся зари.

Он просидел рядом с ней до утра, считая каждый вдох, вслушиваясь в каждый удар сердца. И постепенно начал замечать изменения: дыхание становилось ровнее, жар спадал, а на щеках появился легкий румянец – впервые за много месяцев.

Когда она открыла глаза, они были ясными – без той мутной пелены болезни, что преследовала её так долго. «Мне приснился удивительный сон,» – сказала она. «Будто я снова молода и гуляю по весеннему саду…» И впервые за долгое время её голос звучал без хрипа и надрыва.