– Ах тебе мешают? – саркастически поинтересовалась супруга. – Так завтракай с женой Гершовича…

Сестры замерли. Обычная перепалка приобрела интересный поворот.

– При чем здесь жена Гершовича?! – Соломон Моисеевич вскочил и стал метаться по балкону.

– Яичница остынет, – язвительно заметила Берта Абрамовна. – Жена Гершовича, конечно, ни при чем, если бы Фира вас не увидела в синематографе…

Соломон Моисеевич поднял глаза к небу, будто пытаясь там прочесть ответ на этот сложный вопрос.

В это время на улице раздался переливистый свист – так свистеть умеют только голубятники.

Соломон Моисеевич выглянул вниз и радостно вскрикнул, поскольку эта новость освобождала его от продолжения неприятной темы.

– Моня, Фима внизу в пролетке!

Сестры восторженно завизжали. Берта Абрамовна всплеснула руками:

– Откуда взялся этот шмендрик[4]? Только его здесь не хватало. Что ни день, то неприятности!

Поскольку последнее слово должно было остаться за ней, Берта Абрамовна язвительно поинтересовалась:

– А Любочку Гершович он с собой не привез?

Моня закричал:

– Фима, поднимайся!

Купальня на Приморском бульваре – это крашенные белилами деревянные мостки от берега к большому коробу, тоже деревянному, стоящему в воде на сваях и не имеющему четвертой стены, той, что со стороны моря. Внутри короб разделен на две части – женскую и мужскую. В каждой есть кабины для переодевания, спуски в воду и скамейки для отдыха. На общей террасе даже имеется буфет с парусиновым полосатым навесом от солнца.

На краю купальни лицом к морю сидели рядом в полосатых купальных костюмах Моня и Фима, болтая ногами над водой. Костюм на Фиме был явно выдан другом детства. Нижняя его часть опускалась чуть ли не до икр, а бретельки наверху Фима завязал бантиком, иначе вырез, рассчитанный под шею, уходил бы ниже груди.

Загорелый худой Моня прыгал в воду прямо с площадки, минуя ступени. А когда он заплывал далеко в море, белотелый и мускулистый Фима спускался по лестнице в воду, поглядывая через сваи на плещущихся по соседству купальщиц…

Меньшая часть посетителей купальни – это спортсмены, которые, как Моня, устраивали длинные заплывы. Большая – солидные господа, так же, как Фима, стоя на неглубоком дне, с интересом рассматривали визави по женской половине.

Наконец друзья устроились в тени под навесом и заказали лимонад.

– Какими судьбами? – спросил Моня, подскакивая и прыгая на одной ноге, наклонив голову: он вытряхивал из ушей воду.

Фима неопределенно пожал плечами и ловким щелчком отправил окурок на женскую сторону. Там взвизгнули.

– А как дядя Абрам и тетя Нехама? – не унимался Моня. – Как они устроились в Аргентине? Пишут?

– Пишут. Родственникам. У меня же нет адреса.

– И что пишут?

– Что, что? Евреи где-нибудь жили не как евреи? Им что Винница, что задница, без разницы…

Официант принес высокие бокалы со звенящим внутри льдом.

– Лехаим! – подняв бокал, объявил Фима.

– Ефим, а ты что здесь делаешь?

– Так я же тут остался.

– Я что, не вижу? В Баку что делаешь?

– Слушай, Моня, у меня к тебе дело…

Моня тоскливо посмотрел на бесцветное от жары небо.

– …Одолжи мне свой паспорт. Мне отсюда исчезнуть надо. Срочно. А я тебе его пришлю обратно. Сразу, по почте. Не сомневайся. Кровью могу расписаться.

– Ты опять что-то взорвал?

– Ну вроде того… Да ладно, шучу! Меня один гад из Ростова ищет. Требует, чтобы я на его дочке женился.

– Еврейка?

– Какая еврейка?

– Девушка эта еврейка?

– Нет, хуже. Грузинка. Рыщут абреки ее папаши по всему Кавказу. Обещают зарезать. Я вообще в этом деле евреек не люблю, они какие-то мокрые. Я половой антисемит! – гордо закончил Фима.