Поклонившись повисшему стягу и в третий раз за пару минут перекрестившись, атаман стянул с себя вышиванку, потом, прыгая поочередно то на одной, то на другой ноге, стал избавляться от шаровар. Парадную одежду он аккуратно повесил на перила веранды.

Оставшись в исподней рубахе и подштанниках с болтающимися тесемочками, босой куренной направился к сортиру. В это время, по заведенному ритуалу, на веранду-крыльцо круглая атаманша вынесла пыхтящий самовар. Следом за ней выполз, зевая, такой же квадратный парубок.

Фима и Моня вжались в землю так, что почти слились с поверхностью.

Куренной вошел в сортир и ударил по опущенному пакету мощной струей. Бикфордов шнур он не видел, потому что стоял, закатив от удовольствия глаза к потолку.

Фима под грохот этого водопада, извиваясь ужом, добрался до Мони.

– Не размокнет? – спросил он у Мони.

– Не должно, – отозвался друг, сосредоточенно пытаясь получить огонь. – Спички отсырели.

– Моисей, – зашептал Фима, – за тобой глаз да глаз нужен.

В ту же секунду у Мони загорелась спичка, а от нее, зашипев, побежал по траве еле видный огонь.

Именно тогда, когда куренной и его наследник держали каждый в одной руке баранку, в другой – блюдечко с чаем, вытянув к нему губы, грянул взрыв. Деревянная будка взлетела к небу, за ней вырвался темный фонтан…

Петухи, ойкнув, заткнулись. Собаки, выдержав мхатовскую паузу, остервенело взвыли.

– Тикаем! – воскликнул Фима и первым бросился вниз по холму. – Моисей, зачем? Я же хотел его только пугануть, – задыхаясь, прокричал он.

– Не рассчитал, – обреченно отозвался Моня. – Надо было брать меньше бертолетки.

Место взрыва представляло ужасное зрелище. Будки как таковой больше не существовало. Щепки от нее легли ровным кругом на огороде, прикрыв разлетевшееся дерьмо. Но самое страшное, что оно ровным слоем покрыло всю веранду с самоваром, бубликами и замершими с блюдцами в руках куренным и его сыном. Дерьмо не пощадило ни шаровары, ни вышиванку.

Атаманша заголосила, как по покойнику. Тут от страха заткнулись и собаки. Только оставшийся чистым Архангел Михаил с укоризной глядел на открывшуюся картину.

У натыканных на жерди неизменных горшков урядник беседовал с Соломоном, который стоял на своей территории с другой стороны плетня.

– Есть сведения, Соломон, что в теракте принимал участие ваш сын. Никто, кроме него, не мог сделать бомбу…

– Моисей участвовал в теракте? Да никогда! Вы же, Семен Михайлович, его с рождения знаете. И разве это теракт? Муха даже не погибла! Мы же мирные люди.

– Атаман говорит, что все жиды – террористы от рождения! И в первопрестольной вы бузу какую-то затеяли…

– Может быть, может быть, но только не Моисей. У него, чтобы вы знали, столько же динамита, сколько у вас бриллиантов…

– Я вас предупредил, господин Левинсон. Теперь пойду к Финкельштейнам. Есть сведения, что Ефим угрожал сыну атамана…

Соломон смотрел в спину урядника, пока он не скрылся за поворотом.

– Берта, – закричал он, – будем собираться. Хоть в Баку, хоть в Америку. Эта дружба с Фимой доведет Моню до цугундера.

На дощатой платформе, закрывающей пропитанную нефтью землю, выстроилась небольшая комиссия во главе с владельцем промыслов шведом Нобелем.

Напротив комиссии собрались вымазанные в мазуте рабочие промыслов.

Между двумя группами на небольшом возвышении торчит нефтяная качалка. Вокруг нее суетится в короткой, не по росту, гимназической тужурке худой и высокий Моня, а рядом с ним спокойно настраивает какой-то механизм у основания качалки солидный усатый мастер.

Комиссия скептически наблюдает за приготовлениями этой странной парочки. Уже печет весеннее апшеронское солнце. Кое-кто из инженеров обмахивается платком.