При этом было лучше всего, когда маршрут по порожистым рекам перемежался прохождением лесистых горных озер. К такому излюбленному типу пейзажей были близки многие Карельские и Кольские маршруты, хотя вдоль них не было альпийских высот. И еще Михаилу бесконечно нравились морские и озерные пейзажи с изобилием шхер. Ему очень хотелось когда-нибудь увидеть Норвежские фиорды, но это желание так и не сбылось. Впрочем, ему грех было жаловаться. В родной стране имелось столько совершенно дивных красот, что на знакомство со всеми ними не могло хватить одной человеческой жизни. И оттого ни Норвегия, ни Западная и Северная Канада, ни Гренландия, ни Гималаи, которые он хотел бы увидеть, но не видел, не воспринимались им как трагическая личная потеря, хотя потерей они, конечно же, были. Виртуальными потерями, как, следуя моде, их можно было бы определить.

Однако там, где он бывал и ходил на самом деле, он обрел все высшие ценности, о которых беспрестанно мечтал. Это были любовь, вдохновение к творчеству, будь то литература или философия, абсолютная нетерпимость к фальсификации красоты, хотя мода на это почти безгранично распространилась в современном коммерциализированном низкопробном и нетребовательном к себе искусстве. А еще именно там начиналось постижение высших человеческих ценностей, выстраданное в суровых испытаниях походов и восхождений, главным итогом которых было знание о том, что сила духа важней и выше физической силы, что все свои главные свершения человек может сделать только сам, а не кто-то за него, будь то коллектив (включая народ и даже все человечество) и, тем более, не какой-либо общественный лидер. Высшее долженствование каждого сущего в этом смысле состояло в том, чтобы, преодолевая собственную слабость, достигать новых высот в саморазвитии во всех сферах – любовной, эстетической, мыслительной, духовной и телесной деятельности. Без походов Михаил об этом в полной мере так бы и не узнал. Именно пути, пройденные по прекрасному лику Земли собственными ногами и силами, привели его к переосмыслению казавшихся естественными – и не только в марксизме- ленинизме – прагматических утверждений типа «бытие определяет сознание» и логических следствий из него. Да, оно несомненно было справедливо для тех, кто посвящал все свои помыслы обретению и сохранению материальных ценностей, но абсолютно ложно с точки зрения тех, кто осознал свое творческое (можно сказать – свое духотворческое) предназначение и долженствование, для кого главный лозунг жизни мог быть только обратным: «сознание должно определять и определяет бытие».

Оба Кантегирских похода Михаил считал самыми дорогими для себя, хотя один был пройден не так, как полагалось, а второй – хорошо. Хорошо почти по всем статьям, если не считать некоторых технических ошибок, но кроме последнего дня.

Иньсукский каскад они оставили за кормой в предпоследний день пути и, пройдя несколько достаточно хлестких шивер, остановились на ночлег недалеко от устья Так-Сука. То ли поддавшись накопившейся усталости, то ли просто от того, что немилосердно болели полопавшиеся от частого погружения в мягкую, почти бессолевую воду Кантегира кончики пальцев (кстати, точно так же они полопались и в первом походе), но Михаил закопался со сборами и упаковкой добра даже сильнее обычного. Марина, ранее сдерживавшаяся в таких ситуациях и старавшаяся употребить время ожидания его готовности к отправлению в путь на сбор ягод или грибов, на сей раз взорвалась. Она громким, неприятно резким голосом бросала ему упрек за упреком, что он не считается с ней, что из-за него она опаздывает на работу и из-за этого у нее там всегда неприятности, и что таким темпом они никогда не закончат сплав. Это, кроме последнего, Михаил понимал. Но когда он услышал, что она ненавидит эту реку, его до самой глубины поразило сходство Марининых слов с тем, что десять лет назад внушал своим спутникам Вадим. В первые секунды Михаил оторопел и не сразу нашел, что ответить, но затем быстро сообразил, что так излилось накопившееся в ее душе страшное нервное напряжение, в котором их обоих все время держал Кантегир и переносить которое он своим прошлым опытом был подготовлен лучше, чем она. Поэтому он промолчал. И все же он был почти убит безудержно гневным и почти истерическим тоном ее обличений, тем более, что до конца сплава остался всего один переход, и Марина об этом, разумеется, знала.