В этой мясорубке местные жители проявили себя как настоящие воины. Просто звери. Они ни в чем не уступали скифам, а прятаться за стены, похоже, вообще не собирались. Более того, стоило скифам сломить сопротивление первых рядов, как из чрева крепости выбежало еще не меньше двухсот воинов в кольчугах. Врубившись в порядки скифов, они контратаковали их и быстро оттеснили центр нападения вниз по склону, снова почти прижав к полыхавшим кораблям.

– Держать строй! – заорал Ларин, уже праздновавший победу пять минут назад, а теперь оказавшийся на грани поражения. Трибаллы все продолжали прибывать из крепости, словно у них там был подземный ход, связывавший ее с укрытыми от врага казармами.

Скифы, привыкшие побеждать, никак не ожидали встретить от горстки бойцов такого сопротивления. А Леха поймал себя на мысли, что если трибаллы так сражаются сейчас, когда они «ослабли», по словам Аргима, то как же они бились против солдат Александра Македонского сотней лет раньше. «Ему, видать, не сладко пришлось, – подумал Ларин, принимая на щит удар трибалльского копья, – да и папаше его тоже».

Эта мысль немного утешила предводителя скифского воинства, и новой атакой он смог выровнять положение, отбросив разъяренных трибаллов вверх по склону. Но все решил удар подошедшего подкрепления с фланга. Когда скифы еще с четырех бирем высадились и с ходу перешли в наступление, «железные» трибаллы наконец дрогнули. Лучникам удалось положить множество солдат противника, которые при отступлении не держали строй и не закрывались «наглухо» щитами, как это делали греки, чтобы сохранить солдат, а просто бежали поодиночке. Часть из них удалось отсечь от ворот и перебить, а остальных трибаллов воины Ларина загнали в крепость, где те сопротивлялись за каждый дом до самого вечера. Наконец, в наступивших сумерках адмирал получил донесение, что последний трибалльский воин убит, а крепость полностью перешла под контроль скифов.

Адмирал выслушал доклад стоя на берегу и глядя на догоравшие остовы трех бирем, все ярче светившиеся в опускавшейся на берег темноте. Вокруг него пехотинцы бродили по склону, отыскивая раненых среди сотен поверженных скифов. Бой с трибаллами у первой же крепости стоил ему почти двухсот человек и трех сгоревших бирем.

– Еще одна такая победа, – сплюнул Ларин, подсчитывая потери, – и с македонцами встречаться будет некому. Хорошо еще к ним никаких подкреплений не успело подойти. Наверняка Аргим постарался.

Наутро прискакал гонец от Аргима, отыскавший их по следам пожарища. Выяснилось, что его конница прошлась победным маршем, захватив земли по берегам нескольких притоков Истра, принадлежавшие племенам трибаллов. Небольшие конные отряды, что осмелились встать на пути войск Иллура, были уничтожены в стычках. Однако выжившие трибаллы заперлись по крепостям и отсиживались в надежде выдержать осаду. Не желая оставлять за спиной не покоренного противника, Аргим требовал немедленного штурма этих крепостей. Он сам был удивлен столь яростным сопротивлением, мешавшим быстрому продвижению скифов вперед и сильно задержавшим в пути победоносные войска Иллура. Царь через гонцов требовал от Аргима как можно быстрее прибыть с армией к нему в ставку, что располагалась в десяти днях пути вдоль противоположного берега Истра вверх по течению, у самой столицы гетов.

Пришлось Лехе, зализав раны, грузиться на корабли и брать одну за другой эти крепостицы, к счастью, не очень большие. Дольше всего пришлось провозиться с главным городом трибаллов. Столица этого воинственного племени под названием Сирмий – как узнал Ларин от пленного, названная так в честь грозного царя Сирмия, того самого, что сделал калекой папашу Александра Македонского, – защищалась упорно.