– Какая же?

– «Арка»? – сказал Мауриций и с хитрецой взглянул на друга.

Клавдий с удивлением вскинул брови.

– Греческими буквами,[45] – пояснил Гай.

Оба громко расхохотались.

– А что ты станешь говорить, если тебя пригласят на государственную службу? – осведомился Метелл.

– Кто? Цезарь?

– Причем тут цезарь? Лицо, обладающее полномочиями. Скажем на военную службу. Пошел бы?

– Но… – Мауриций развел руками. – Я раньше никогда не служил и…

– Солдат у меня будет предостаточно, – успокоил его Метелл. – Но помимо воинской службы в войске требуются люди, владеющие чисто гражданскими специальностями. Мне потребуется человек на должность, скажем, начальника канцелярии. Или историографа. Для описания наших подвигов на войне нам будет нужна талантливая личность, не хуже Ксенофонта…

– Что?! – срывающимся голосом воскликнул Мауриций. – Ты предлагаешь это мне? Мне!.. Но ведь ты знаешь, что я…

– Это не имеет значения, – отмахнулся Клавдий. – На правах легата я имею право брать в свиту кого угодно, от танцовщиц до гладиаторов. Мне потребуются грамотные люди. А тебе, насколько я знаю, в грамотности не откажешь… Ну что ты, Гай, успокойся…

Обняв его, Гай Мауриций заплакал.

– Ты даже не спрашиваешь, какое я тебе положу жалованье.

– Ах, какое это имеет значение! – радостно сказал Гай.

– Какое?! – воскликнул Клавдий. – Да ты рассуждаешь, как наш кровавый плешивец-август и его прихвостень, старая обезьяна Капитон, чтоб ему захлебнуться в клоаке!..

С Титинием Капитоном Клавдий встретился несколькими часами ранее в храме Сатурна, где находилось государственное казначейство, эрарий. Величественного вида старец трудился над папирусными свитками, время от времени раскидывая камешки по счетной доске.

– А, вот и наш славный воитель! – сказал он с улыбкой, едва завидев префекта.

– Будь в добром здоровье! – почтительно приветствовал его Метелл.

– Какое уж здоровье в моем возрасте, – заохал старик. – Просыпаешься утром и не знаешь, не придется ли вечером нести дань Харону,

– Полагаю, ему не часто попадаются столь богатые клиенты. – пошутил Клавдий.

Капитон всплеснул руками,

– Вот! И ты считаешь меня богачом. Конечно, раз я сижу на золоте, я должен быть богат, как Крез. Но, между прочим, сам я беднее храмовой крысы. Питаюсь на самосской посуде[46], так что стыдно гостей в дом пригласить. Стоит мне положить на стол хоть одно серебряное блюдо, и весь Рим завопит: глядите, как он наживается на наших бедах! Но никто и никогда не сможет доказать, что в расчетах у Капитона не сошелся хотя бы один асс. И потому я спокойно сижу на своем месте, уже который год. И просижу ещё долго, если будет на то воля богов.

Они прошли в кабинет, где продолжили беседу среди стен, уставленных ящиками с бумагами. Капитон плотно прикрыл за собой дверь.

– Видишь ли, юный друг мой, сейчас в стране развелось столько глупцов и мерзавцев на всех государственных должностях, что порядочный человек среди них выглядит, как кусок мрамора в навозной куче. И из него поневоле приходится ваять статую. Пусть люди любуются ей, не обращая внимания на вонь.

– А, по-моему, лучше навоз смешать с землей, – заметил Клавдий. – Меньше будет вони.

– В тебе говорит пахарь, но не политик, – усмехнулся Капитон. – Посуди сам, в наше время из народа трудно что-либо выжать. Взвинчивать цену на хлеб – опасно. Вводить новые налоги – того хуже. Правда, солдатам прибавили жалованье на четверть. Но где прикажешь брать эти ежемесячные пять миллионов денариев? Поэтому наш божественный цезарь для покрытия государственных расходов прибегает к весьма неожиданной и очень эффективной тактике. На самые выгодные и ответственные государственные должности он назначает самых прожжённых жуликов.