Спектакли собирались перенести в другие театры, но он не был в силах возвращаться на сцену, особенно сейчас.

Вячеслав бежал, и в голове прорывались воспоминания – крики, огонь, выстрелы. Он терзался, размышляя, что сделал, и задавался вопросами: а мог ли спасти кого-то ещё, если бы поступил иначе? Ему посоветовали обратиться к психологу, но он знал, что лучший психолог для него – это он сам, а не какой-то специалист, который никогда не видел ада, где нужно нажимать на курок, чтобы гасить тех, кто хочет уничтожить тебя.

Воспоминания постоянно возвращали его к сцене, где он чудом остался в живых – на помощь пришёл таинственный боец в металлических доспехах, с такой лёгкостью и точностью прошивший террористов, не задевая Вячеслава.

То, как он выглядел, как двигался и говорил, блуждало в его памяти: Что это было? Робот? Человек? Или просто результат боевого шока?

После этого солдатам спецгруппы, работающим в театре, запретили говорить о том, что кто-то подобный принимал участие в операции по спасению заложников. Но Вячеслав чётко помнил, что видел, и это не давало ему покоя. Он даже не знал, кто его спас, и не мог пожать ему руку, чтобы сказать «Спасибо».

Ту же передачу и кадры из театра показывали по всему миру. Вячеслав и Дед стали медийными звёздами. Как бы кто ни хотел это скрыть, невозможно было промолчать о том факте, что актёр и охранник спасли людей и предотвратили осуществление плана террористов.

Картинки мигали разными цветами в прохладной комнате Белой Крепости, где перед телевизором, на старом кожаном кресле, которое скорее напоминало двуспальный диван со времён гражданской борьбы за независимость, сидела фигура, одетая в высокую шляпу с белыми и красными полосами. На фоне пробелов из синего материала красовалась белая звезда.

Белая Крепость напоминала храм Зевса, на вершине которого кто-то построил купол и покрасил его в белый цвет. Здание словно имитировало свет, освещая миру дорогу к справедливости и равному праву на счастливую жизнь. На башне, венчающей купол, развевался синий флаг с белой звездой Данталиана. К главному входу тянулась длинная мраморная дорожка, отбивающая деликатные лучи пасмурного неба и приобретавшая вид слоновой кости, которая на краях уже успела пожелтеть, а местами даже потрескалась. Осенние листья заполняли трещины, уменьшая эпичность всей монументальной конструкции.

На этой дорожке часто можно было увидеть следы крови, тянущихся к главному входу с территории резиденции. Огород и лес, окружавшие Белую Крепость, были залиты бетоном. Кованный забор заменили на бронированный, а вместо фонтана Данталиан приказал установить две установки «Земля-Земля» и одну установку «Земля-Воздух». Дорожки крови по традиции оставляли те, кто не соглашался с Данталианом и его советниками из Министерства Войны. Он обозначал их ударом ножа, а кровь, стекавшая с их ран при бегстве, оставалась на дорожке.

Так как дворник предпочел переродиться в аду, чем служить следующую жизнь на белом дворе, никто не стирал эту кровь, кроме зимы, которая накрывала мир белым пушистым одеялом снега. Когда первые лучи солнца превращали снег в воду, оказывалось, что красные дорожки крови исчезали, и дорога снова становилась чистой.

На обшитом кожаной подушкой подлокотнике кресла дрожала старая сморщенная рука старика. На указательном пальце поблескивал большой золотой перстень с чёрным алмазом. Рука дрожала всё сильнее, свисая безвольно с подлокотника.

– Бельфегор! – прозвучал низкий, хрипловатый голос старика в просторном коридоре Белой Крепости. – Чёрт возьми! Бельфегор!