В самом министерстве ин. дел борьба двух течений – сторонников форсирования активного вступления Румынии в войну и противников, отстаивавших предпочтительность ее нейтралитета, – чрезвычайно наглядно проявилась в критике, которой подверг в частном письме представитель министерства в Ставке Базили докладную записку, представленную секретарем II пол. отд. министерства кн. Гагариным. «Никогда нельзя было сомневаться, – писал он, – что румыны выступят, когда станет ясным, на чьей стороне будет победа, и что они примкнут к более сильным». Далее он указывал на невозможность выделения трехсоттысячной армии для привлечения Румынии, ибо «отвлечь даже меньшие силы с нашего фронта в настоящую минуту верховное командование не может». «В противовес мнению, высказанному в записке, нейтралитет Румынии для нас выгоднее116, чем ее выступление при нынешних условиях на нашей стороне».

Базили здесь излагал лишь аргументацию Алексеева в более раннем письме к Сазонову (январь – февраль), где «фактически» верховный командующий возражал на заключения дипломатов, которые базируются на «зыбких данных» и побуждают Румынию путем русской военной диверсии в Болгарии… Для Алексеева на первом плане «военные соображения», а потом «политика». Этой точки зрения Алексеев держался и тогда, когда Румыния выступила de facto, поэтому его аргументация приобретает особое значение. «Силы наши для громадного фронта ограничены, – писал Алексеев 25 января, – и с легким сердцем нельзя отправлять армии туда, куда влекут нас союзники настоящие, возможные в будущем». Через месяц после совещаний, происходивших в Ставке с румынскими и французскими представителями, на определившиеся желания союзников «отправить 250 тысяч наших войск воевать против болгар и помогать румынам завоевать Трансильванию и Буковину», Алексеев писал: «По долгу службы перед Россией и Государем я не имею права доложить верховному главнокомандующему о необходимости принятия такого плана и присоединения к такой военной авантюре. Другим наименованием я не могу определить при данной обстановке и условиях предлагаемый нам план. 250 тыс. человек – около ^>1/_>7 части наших войск. Наш фронт тянется на 1200 верст; нам предлагают растянуть еще верст на 600. Наши союзники для себя настойчиво проводят мысль и осуществляют ее, что только успех на главном театре, т.е. на своем французском фронте, даст победу, и потому там именно на 700 км имеют около 2 милл. французов и 40 дивизий бельгийцев и англичан; они скупы на всякие выделения на второстепенные театры. Присоединение теперь к румынским и французским планам ослабит нас, непомерно ослабит армию, лишит возможностей не только собрать достаточные силы для удара против немцев или австрийцев, но и для противодействия их предприятиям к Петрограду и Москве».

Выступление румынской армии обнаружило ее чрезвычайную техническую неподготовленность и «полнейшее неумение воевать» – в оценке этого факта впоследствии сошлись все русские военные историки117. Брусилов обвинил совершенно несправедливо нач. верх. штаба за то, что для него оказалось «полным сюрпризом», что румыны «никакого понятая не имели о современной войне». Получилось то, что ожидал Алексеев: вместо «громадной помощи, вышла одна помеха», как выразился живший в Лондоне вел. кн. Мих. Мих. 18 октября в письме к Царю. Приходилось спасать нового запоздалого союзника. Началось усиленное давление союзной дипломатии, которой упорно противодействовал Алексеев, – это было проявление не столько «нерешительности», сколько осторожности. Алексеева обвиняли в недостаточно внимательном отношении к угрозе, что «немцы раздавят Румынию, чтобы пробиться в южную Россию». Алексеев предпочитал отступление из Румынии, чем посылку новых (200 тыс.) русских войск в Добруджу, куда был отправлен корпус под начальством ген. Зайончковского. 29 августа Базили сообщил тов. министра ин. д. Нератову (Сазонов был уже в отставке), что Алексеев определенно сказал: «Если я пошлю значительные силы в Добруджу, то я должен буду отказаться от наступательной операции в Галиции, а ведь война будет разрешаться на нашем западном фронте; если я ослаблю на нем наше положение, немцы могут сделаться на нем хозяевами»