– Отлезь от меня, пакость. Пошел вон, черт паршивый, – отчаянно брыкалась хозяйка, пытаясь вырываться из цепких объявших ее рук.

Но это оказалось не так просто. Подобие прежнего деда, вдохновленное сладкой близостью желанной цели, стремительно подминало под себя отчаянно трепещущее тело, так что затрещали по всем швам остатки старой одежды. Еще немного и всесокрушающая твердь проломила бы брешь в целомудренной чистоте. Что могла она сделать? Чем противостоять стремительному натиску обезумевшей дикой плоти? Оставалось одно, последние, крайние средство. Преодолевая жуткое отвращение, она запустила руку насильнику промеж ног и что сил сжала его холодные, волосатые ядра.

– Ой, больно, больно, больно. Не хочу, не хочу, не хочу, – завизжало мерзкое существо, моментально отпустив железную хватку.

Ногами отбросив от себя наглого насильника, Марья Петровна быстро поднялась с пола, схватила кованую кочергу и начала охаживать его по различным частям тела, приговаривая:

– Я тебе покажу больно. Я тебе покажу женщину. Я тебе покажу, как пожирать мою еду.

Осознав, что кроме неприятностей в этом доме ничего больше ожидать не приходится, существо, совершив несколько кругов вокруг разграбленного стола, стремительно покинуло тесное помещение через открытую дверь и скрылось в лесных зарослях.

– Господи, – перекрестилась Марья Петровна, – Спаси и сохрани мою душу. На все воля твоя. Одного добра хотела. Прости нас Господи.

* * *

Поисковая партия жителей деревни прибыла к дому Марьи Петровны в тот час, когда она заканчивала уборку разгромленной кухни.

– Марья, ты деда моего не видела? – спросила, едва переступив порог Вера Сергеевна.

– Как же не видела. Сейчас в лес убежал, – ответила хозяйка дома, сгребая веником с пола осколки разбитой посуды в железный совок, – Всю посуду мне перебил.

– Ну, слава, Богу. Живой, – с облегчением вздохнула переволновавшаяся жена.

– А чего это он у тебя ночью делал? – поинтересовалась Анастасия Павловна.

– Да. Чего? – переспросила Вера Сергеевна.

– Лечила его. От дури. Отвару дала. Запустила ты его совсем. Спился он у тебя. Себя потерял. Стреляться думал. На вот, – знахарка достала с полки пистолет участкового и протянула самогонщице, – Возьми. С ним пришел. Насилу отобрала. Откуда он его только взял?

– Век бы глаза его не видели, – произнесла Вера Сергеевна, пряча оружие в широкий карман красной утепленной куртки, – Ну, и как он теперь?

– Встретишь, увидишь. Не в себе он. Ты его не брани. И лучше не трогай. Пускай погуляет. По лесу походит, вернется. К вечеру все пройдет, – успокоила знахарка.

– Надо же. Стреляться хотел, – удивилась Элеонора Григорьевна, – С чего бы это?

– С перепою, – со знанием дела ответила Анастасия Павловна, – С чего же еще? Мужики как перепьют, всегда стреляются. Медицинский факт.

– Спасибо тебе, Марья, большое. А то я уже вся переволновалась. Всю ночь не спала. Где, думаю, его носит? Не случилось ли что? Какой ни на есть, а все же мужик. Сама понимаешь. Искать его собрались. Дай, думаем, сначала к тебе заглянем. Слава Богу, нашелся. Ну, мы пошли. Ты извини, что побеспокоили.

– Ничего, ничего. Идите, – выпроводила гостей знахарка, – Не волнуйтесь. Воротится. Все будет хорошо.

* * *

От волнительных событий едва трагично не окончившейся поминальной ночи у Анастасии Павловны осталась гора старой посуды, куча тряпья, несколько безделушек, пять новых курочек, да тупая головная боль, свалившаяся неведомо откуда, горьким довеском к подержанным вещам. Списав хворь на последствия избыточного потребления самогона, старушка не стала придавать ей особого значения и принимать какие-либо целительные средства, скромно ограничилась стаканом капустного рассола и обилием свежего воздуха. После нескольких часов проведенных на улице пришло некоторое облегчение. Боль затаилась, и к полудню следующего дня бывшая доярка совершенно о ней забыла.