Насколько я знала, хозяин дома не мог похвастаться выдающейся или хоть сколько-нибудь примечательной мощью в управлении стихией. Но мало кому из магов давалась столь тонкая и филигранная работа. Бокал встал обратно даже не покачнувшись.

Ивландрия явно не разделяла моего восхищения.

– Ольтест… – предупреждающе начала она, и её голос мог бы поспорить рычащими нотками уже не с воображаемым, а настоящим драконом.

Я поспешила прикинуться веником и незаметно проскользнула в коридор, торопясь обратно на кухню.

– Прости, дорогая, – донёсся до меня ответ её мужа. – Не подумал.

Не то чтобы в этом мире магия хоть как-то порицалась или была под запретом, вовсе нет. Конечно, были и обычная людская зависть, и страх силы, были и маги, наводящие ужас на округу (я вспомнила о тёмных и передёрнулась), но в большинстве случаев магия была чем-то, чего вожделеют и чем гордятся.

В семье же Тобарров ситуация была иная.

Необычные способности, как правило, проявлялись у людей до двадцати лет, чаще всего в подростковом возрасте. Но Террин, старший, а тогда единственный сын, впервые разметал магической волной половину своей комнаты в девять лет. И его ждало то, что любого ребёнка, проявившего необычную силу – долгое путешествие к таинственной Черте, переступая которую человек исчезал для этого мира, возвращаясь обратно уже тем, кто может контролировать себя. И более того, имеет чётко обозначенный характер своей магии: один из мириада бытовых, ментальный, стихийный…

Но родителям не важно, какой именно, потому что дни, недели, реже месяцы – как повезет – в ожидании своего ребенка неизвестно откуда, превращаются для них в настоящую пытку. И никто из вернувшихся никогда не рассказывает, что же там с ними было, что ни разу не добавляет спокойствия тем, кто ждёт. А иногда из-за Черты и вовсе не возвращаются.

Старшего сына четы Тобарров не было два года.

Слуги шёпотом поделились, что именно тогда у ещё молодой госпожи Ивландрии появились первые седые пряди в густых волосах. А теперь Иллису было уже шесть лет, и способности к магии не передавались по наследству, но кто знает…

В общем, как-то так постепенно сложилось, что и Террин и Ольтест могли проявлять себя где угодно в делах, в работе, но ни в коем случае не дома. Чтобы не нервировать мать и не разжигать интерес в младшем сыне.

И, положа руку на сердце, я вполне могла понять этот нелогичный, несуразный, но столь объяснимый запрет.

***

Утром следующего дня я проснулась рано, как всегда и привыкла. И, выглянув в окно, едва радостно не запрыгала на месте, как маленький ребёнок.

Разделённое на ячейки оконное стекло сверху донизу покрывал морозный узор. Ледяные линии и завитки словно складывались в диковинные растения, и я, в который раз, ощутила себя так, будто попала в детство.

Налюбовавшись на эту прекрасную картину, созданную природой, я в отличнейшем настроении выскочила в коридор, где почти сразу встретила украдкой зевающую Ариссу. Управляющая даже тёплую шаль на себя накинула, пока все спят, и никто не заметит её в неподобающем виде.

– Наша ранняя пташка? – оживилась она. – Карина, будь добра, вынеси ведро с мусором тихонько. Я вечером поставила основу для киарчи с пряностями, и травы, видимо, попались старые, не поднялась она. Нужно быстро всё выкинуть, пока Злыд… повар не проснулся.

– Конечно! – я быстро накинула верхнюю одежду и поспешила выполнить поручение. Угроза была весомой.

Выгребная яма располагалась в дальнем углу заднего двора. Ручка тяжёлого ведра неприятно врезалась в пальцы и обратно я шла куда бодрее и легче. Хотелось даже расстегнуть тяжёлый тулуп, потому что оделась я явно с перебором, снаружи было даже теплее, чем вчера.