Луи неуверенно кивнул.

– Все эти люди… они… они мои подданные, так, матушка?

– Да. Вы помните, о чём я вам вчера говорила?

Она сделала ему тысячу наставлений о том, как он должен будет вести себя, когда они окажутся в толпе. Тибо уверял, что его люди справятся с чернью, если та станет напирать слишком сильно – всегда оставался риск, что народная любовь к королю внезапно выльется в неудержимую дикость. Это было опасно, опасно отдавать себя во власть и на милость такой толпе – но у них не было выбора. Бланка смотрела, как тысячи крохотных человеческих фигурок заполняют золотящуюся солнечным светом долину. Далёкий туман скрадывал край толпы, и казалось, что он сам по себе извергает новых и новых людей, и им никогда не будет конца.

– Помню, матушка.

– Всё помните?

– Всё.

Луи говорил очень спокойно, спокойней, чем выглядел.

– Тибо поедет вперёд, – бросив взгляд на тут же кивнувшего графа Шампанского, сказала Бланка. – Его люди придержат толпу, но мы должны будем проехать сквозь неё, Луи. Мы должны будем всё время оставаться в ней, отсюда и до самого Парижа… как в карете. Мы поедем в карете, сделанной из этих людей, Луи, и вы должны улыбаться им, вы понимаете?

– Матушка, – её поразило то, с какой сильной, уверенной нежностью он взглянул на неё, перебив мягко и в то же время твёрдо, так, что она потрясённо умолкла, лишь теперь осознав, до чего же ей страшно. – Не бойтесь. Господь сохранил нас в руках предателя, так и теперь не оставит в объятиях нашего народа.

«В объятиях народа», – изумлённо подумала Бланка. А ведь он прав. Да. Мысль о том, чтобы оказаться в тисках экзальтированной, вооружённой, пусть и дружелюбно настроенной толпы пугала её сильнее, чем она позволяла себе признаться. Но Луи прав. Это не тиски. Это объятия.

– ПАРИЖ, ПРИДИ К СВОЕМУ КОРОЛЮ!

Пение громыхало над долиной, и люди были всё ближе, уже можно было рассмотреть лица. Бланка услышала, как засуетились монлерийцы за её спиной, а потом – тихий, сосредоточенный голос Тибо:

– Мадам, пора?

Она кинула взгляд на Людовика и сказала:

– Спрашивайте приказа у своего короля, мессир.

Луи и Тибо переглянулись, и Луи кивнул. Тибо махнул рукой – и два отряда по десять тяжеловооружённых рыцарей в каждом, клином разойдясь от королевского кортежа, понеслись вперёд, на приветственно взвывшую толпу.

– Сейчас, сир! – резко крикнул Тибо.

Луи повернул голову к толпе, сужая свои небесно-голубые глаза. Бланка снова подумала о том, что они, эти глаза, видят больше, чем она может постичь, и тут же отогнала эту мысль. Она протянула руку и сжала его ладонь. Пальцы Луи тут же охотно и привычно оплелись вокруг её руки, даря неожиданный покой и умиротворение её бешено колотящемуся сердцу.

– Мы едем домой, матушка, – сказал Луи и, когда она кивнула, выпустил её руку и пришпорил коня. Бланка оставалась позади него ещё несколько мгновений, глядя, как он несётся вперёд по созданному рыцарями Тибо живому коридору, приветственно вскидывая руку на скаку, и синий, королевских цветов, плащ раздувался на крепнущем ветру, а яркое утреннее солнце окрашивало слепящим золотом контуры вышитых на плаще лилий. Сердце Бланки ёкнуло, когда её дитя, её сын на всём скаку ворвался в остановившуюся и смешавшуюся толпу простолюдинов. Теперь, когда они подошли совсем близко, Бланка словно впервые заметила, до чего эта толпа велика: она растекалась по всей долине, от холма до холма. Пение оборвалось и сменилось криком – сперва тихим, слабым, разрозненным, но быстро набравшим силу, и уже через минуту по всей долине вокруг Монлери гремело и полыхало победное, неистовое, исступлённое: Людовик! Людовик! Людовик!