Когда они остались вдвоём, Бланка сказала:

– Луи, вы опять допустили ошибку. Знаете, какую?

– Какую, матушка?

– Очень скверно, что я должна указывать вам на это сама. Вам надлежало сказать не «могу ли я говорить с вами», а «мне угодно говорить с вами». В присутствии посторонних вы не сын мне, а король, вы не можете спрашивать у меня позволения, но только повелевать мной, как вашей подданной. Я ведь множество раз говорила вам это, Луи. Не так ли?

– Так, – ответил он, заливаясь краской. У него такая белая и тонкая кожа, у её мальчика. По весне нос и скулы у него покрываются крошечными пятнышками веснушек, которые становятся очень заметны, когда он вспыхивает – а это случалось часто, потому что, при всей своей скрытности и замкнутости, Луи совсем не умел скрывать свои чувства. Плохая черта для короля – и очень трудно будет изменить её теперь, когда он уже почти вырос. Подобные вещи следует исправлять в раннем детстве, но в раннем детстве Луи ещё не был будущим королём. Он был просто Луи, её Луи, любимейшим из всех её детей.

Бланка вздохнула и протянула руку, уже не тем церемонным жестом, что несколько минут назад.

– Идите сюда.

Он подошёл и привычно сел на ступеньку возле её ног, и она запустила пальцы в его непослушные, густые волосы, глядя на него сверху вниз. Как ни странно, она мало видела его в последнее время – слишком была занята приёмом вражеских послов и ублажением ненадёжных союзников. Таким образом, Луи был полностью предоставлен себе – и брату Жоффруа де Болье, который остался при них именно по настоянию её сына. Впрочем, после предательства предыдущего исповедника, продавшегося Моклерку, их семье всё равно был нужен новый духовник – и Бланка подумала, что на первое время монах, с которым они бежали из Реймса, вполне сгодится. Но «первое время» затянулось – теперь Луи целыми днями просиживал с братом Жоффруа в своих покоях, изучая катехизис. Не то чтобы Бланке это не нравилось, вовсе нет – она была доброй католичкой и детей своих растила ревностными христианами. Но Луи был заперт в Монлери, он совсем не бывал на свежем воздухе, потому что Бланка боялась выпускать его за стены замка для верховых прогулок, а для игр и физических тренировок у него здесь не было товарищей достаточно высокого происхождения. Если Луи Капет, сын Людовика Восьмого, ещё мог проводить время в забавах с сыновьями мелкопоместных виконтов и графов, то король Людовик Девятый даже в изгнании не мог опуститься так низко.

Всё это, в итоге, не шло на пользу ни его настроению, ни цвету лица. Бланка вздохнула, ероша его волосы, и подумала, что нужно сказать мадам Шонсю, чтоб велела подавать к столу побольше зелени и квашеной капусты – мэтр Молье говорил, что это полезно для тока крови.

– Ну, – спросила она, улыбнувшись, – о чём вам угодно было поговорить с вашей матушкой, сын мой?

Луи робко взглянул на неё и, поняв, что она не сердится всерьёз, так же робко улыбнулся в ответ. Потом улыбка пропала, и его взгляд снова стал непроницаемым.

– Вы правда думаете, что это получится? – тихо спросил он.

Бланка задумалась на миг. Она могла обманывать себя, но своему сыну лгать не хотела.

– Я надеюсь, что да, Луи. Я молю Господа об этом. Больше нам всё равно не на что рассчитывать. Я обещала пэрам, что вы въедете в Париж к Пасхе.

– С вами? – напрягшись, тут же спросил он, и Бланка чуть крепче сжала его соломенные пряди.

– Разумеется. Я никогда вас не покину, Луи, никогда. Что бы ни случилось, до тех пор, пока я жива.

Он тут же успокоился и припал щекой к пышным тканям её юбки. Слишком детский, слишком беспомощный жест – так щенок жмётся к вскормившей его суке в инстинктивном поиске защиты. Бланка знала, до чего опасна эта беспомощность для него, но всё равно ей льстило это безоглядное, безоговорочное доверие, оно согревало её измождённую душу, и ради того, чтоб не предать этого доверия, она была готова на всё.