– Ничего приятного, – сморщился Аркадий Михайлович, обнаружив под крышкой фарфоровой мисочки серую массу без малейших признаков молока и масла.

– Зато полезно. Может, хоть немного сберегу твое здоровье, – изрекла Софья Михайловна.

– Я лишусь здоровья не от еды, а от нервного стресса, – попытался припугнуть Казик, но тут же умолк, вмиг почувствовав, как нехорошо кольнуло в сердце и как судорожно дернулось обычно величественно-спокойное лицо Софочки.

Право же, это не стоило поминать всуе.

Дело в том, что буквально несколько дней назад Казики пережили такой стресс, какой они переживали только один раз – когда погибли родители. И хотя на сей раз все обошлось, лучше бы подобных часов в их жизни никогда не было.

Ночью им позвонила из Нью-Йорка секретарша Давида и, захлебывалась от рыданий, сообщила, что самолет, на котором летел Давид, разбился где-то над Аризоной. Правда, списки погибших пассажиров еще не уточнены, а значит, все в воле божьей.

Полночи и еще полдня Казики находились в состоянии, близком к помутнению рассудка. Это были страшные часы, прерываемые звонками из Америки, в которых не было никакой новой информации. А потом в телефонной трубке вдруг раздался голос Давида. Взбудораженный, напуганный, но счастливый, он сообщил, что буквально за двадцать минут до вылета сдал билет ради одного приятного свидания.

– Бог есть, – тихо произнесла Софья Михайловна и заплакала. А плачущей ее Аркадий Михайлович видел от силы пару раз.

– Все, – сказал на следующий день Казик, – закрываем все дела и едем отдыхать.

– Хорошо, – согласилась сестра. – Но только куда-нибудь рядом. Никакой дальней дороги я сейчас не вынесу.

И уже через несколько дней они заселились в пансионат «Легенда».

…«Эка невидаль – овсяная каша. Такая ерунда!» – подумал Аркадий Михайлович.

«Он наверняка припас себе какое-нибудь лакомство. То ли я его не знаю?» – подумала Софья Михайловна.

И они сели завтракать.

«Боксерчиком Васечкой» его прозвали еще в грудном возрасте. Как рассказывала мама, был он маленьким, хлипеньким, но при этом чуть что принимался неистово махать кулачками, которые, вопреки общей тщедушности мальчика, оказались на редкость крепенькими.

С годами особого тела Василий Бабыкин не нарастил – к 24 годам дорос до 162 сантиметров при весе 53 килограмма, однако имел удостоверение мастера спорта именно по боксу.

Когда он пришел записываться в боксерскую секцию, тренер Сергей Николаевич, критически осмотрев мальчишку, вынес заключение:

– Возьму для общего развития, но на шибко высокие результаты не зарься. Понял, Васечка?

Васечка, однако, не понял. Уперся своим крутым, как у теленка, лбом в боксерскую грушу и дал себе зарок: умотаюсь, но всех побью.

Всех не всех, но со временем побивать стал многих – в своем, разумеется, весе. Оказалось, что парнишка вынослив, прыгуч, обладает великолепной реакцией, а самое главное – исключительными бойцовскими качествами, которые на ринге подчас и обеспечивают победу.

К семнадцати годам Бабыкин уже ходил у тренера в любимчиках, однако Сергей Николаевич был человеком мудрым и не эгоистичным. Поэтому к окончанию школы он составил с Васечкой серьезный разговор, суть которого сводилась к следующему: жизнь в спорте скоротечна, а судьба бывших боксеров нередко печальна, если хочешь себя не потерять, приобретай нормальную профессию и по возможности высшее образование.

Куда мог поступить Васечка, не имеющий никаких особых склонностей к наукам? Туда, куда тренер его и пристроил, – в педуниверситет на факультет физического воспитания.

Учился он, как и тренировался, – упершись лбом. В результате педагогический закончил без «троек», но долго размышлять, куда пойти работать, не пришлось, потому как тут же получил повестку в армию, где он и отбыл положенный срок в очень даже приличных условиях – защищал спортивную честь Сибирского военного округа.