Настоятельница печально вздохнула:

– Мне жаль её, – продолжала настоятельница, – не хочу верить, что она врёт, она на самом деле убеждена, что была женой. Возможно, её больной рассудок не способен осознавать горькой правды и отвергает тот позор, с которым Шир была связана, надо полагать, долгие годы. Мне хочется думать, что это путь к исцелению её души, но путь этот ещё слишком долог. Мне пришлось уволить Шир за то, что она опять пыталась прельстить женатого мужчину, он работал у нас булочником, привозил по утрам свежий хлеб. Шир всячески старалась привлечь его внимание, пока не добилась своего. Жена пекаря, несчастная женщина, измученная тяжким трудом, прибежала ко мне в слезах и обо всём рассказала. Бог не остался в стороне от позорного прелюбодеяния: сгорела пекарня нерадивого пекаря. А я, в свою очередь, не могла позволить, чтобы постыдный замысел Шир остался безнаказанным: я её уволила.

«…Выступила в роли Бога, – подумал Эдуард, и сам себе усмехнулся, он не мог решить, даже для себя, верит он всему, что рассказывает настоятельница или нет, – … хотя, в общем-то, и неправду говорить ей нет надобности».

– Мне очень хотелось ей помочь, – говорила настоятельница, – я часто приходила в больницу и подолгу разговаривала с ней. Она вела себя спокойно и дружелюбно, отвечала на все мои вопросы. Из рассказов Шир мне стало понятным, что молодая вдова всегда знала о связи Шир с её несчастным мужем. Думаю, девушка была очень доброй и чуткой, поэтому позволила Шир продолжать жить в их доме. А возможно, из-за любви к мужу, зная о его привязанности к Шир, не хотела его ранить. Шир щедро этим пользовалась, со слов самой Шир, мне стало понятным, что она даже имела служанку. Шир говорила, что ей было позволено ухаживать за ребёнком господина и его молодой жены, но этому я не верю. Как можно доверить ребёнка такой женщине?

Эдуард сделал жест рукой, как обычно бывает с ним в преддверии резкого аргумента, но так и не нашёл что сказать. Настоятельница не заметила жеста и продолжала невозмутимо:

– Скорей всего, Шир очень хотелось присматривать за ребёнком, своих детей у неё никогда не было, вот и говорила о желаемом, как о действительном. У Шир есть одно очень хорошее качество: она не имеет привычки говорить плохо о других, и о ком бы она ни говорила – обязательно скажет «хороший человек». Этим она заслужила моё расположение, я предложила Шир прийти в монастырь, после того как врачи решат, что она может покинуть стены больницы.

«Из стен больницы в стены монастыря, – подумал Эдуард, – бедная Шир».

Теперь ему уже самому хотелось найти её, независимо от просьбы Марты, хотелось узнать, что она жива и здорова и что в её жизни есть хоть какой-то просвет вне печальных стен.

– Но Шир не сразу пришла к нам, – настоятельница окинула взглядом готический свод залы, – пришла спустя больше, чем год, мы не знаем, где она была и что с ней было в этот период её жизни, а говорить она об этом не стала. Думаю, вам трудно будет поверить, но Шир меня не узнала. В монастырь её сам Бог привёл, Шир не помнила того, что я говорила ей про монастырь. Она заново рассказала мне свою выдуманную историю про мужа, зачем-то сказала, что он очень болел, и она ухаживала за ним, но спасти не смогла, после чего он умер. Наверно, именно так её больное воображение сфабриковало эту историю.

Настоятельница глубоко вздохнула:

– Да простит меня Бог, я пыталась помочь несчастной, но не смогла, и теперь обстоятельства вынуждают меня злословить. Шир сумасшедшая, не ищите её и не позволяйте вашей дочери видеться с ней, – настоятельница перевела дыхание, сложила руки крестом на груди и глухо сказала на выдохе: – Больше мне вам нечего сказать, – затем она встала, слегка поклонилась, не отнимая скрещенных рук от груди, и ушла.