Йена остановилась перед неухоженными могилами с надгробиями, где было не видно имен, а фотографии давно дали трещину и теперь на Йену смотрели искаженные лица родителей.
Сколько раз себя Йена представляла этот момент все в мельчайших подробностях, как она опустится на колени и положит венки из живых цветов, что сама сплела. Но ноги словно одеревенели, а руки перестали слушаться, голос, куда-то пропал, глаза нещадно жгло. Внутри разгорался самый настоящий пожар. Больше всего на свете Йена ненавидела это чувство, которое не поддавалось контролю. Оно жгло изнутри, пробираясь до сердца, в самые сокровенные уголки человеческой души. Чувство, что заставляло собираться влагу в уголках глаз и солеными дорожками оставлять следы на щеках.
–Ну… здравствуйте мама… папа…
Йена поперхнулась своими словами. Слова приветствия двум одиноким надгробиям, могилам, которые практически стали безымянными. Тоска сжимала грудь, чтобы хоть как то сделать вдох, девушка отвлекла себя тем, что осторожно счистила снег с надгробий и выцветших фотографий. Почистила выбитые буквы от грязи и мха. Положила на маленькие могилки два венка из голубых хризантем. Поставила два стакана, в которые налила багрово-красное вино, полила немного на могилки и налила себе в стакан и залпом выпила. От вина ее обветренные губы окрасились в кровавый цвет. Терпкая жидкость обожгла болевшее горло и согрела внутри. От крепости Йена закашлялась, но проглотила все до последней капли. Она продолжала смотреть на надгробия и вела с родителями немую беседу. Почему-то ей казалось, что сказанные слова вслух мертвецам не слышны и более того глупы. Кто приходит на кладбище за разговором? Вероятность того, что ему ответят, ничтожно мала. Да и странно радоваться тому, что тебе ответили мертвецы.
Ей было одиннадцать, когда бабушка сказала, что ни мамы, ни папы больше НЕТ. Голос бабушки звучал тихо, словно ее лишили абсолютно всех сил.
«Их больше нет Йена. Больше нет». После она разразилась рыданиями. Бабушка, которая всегда была холодна как лед, полностью потерял контроль над собой. Она плакала и целовала Йену, продолжая гладить ее по волосам. В голове Йены до сих пор звучал ее надрывный голос «Нет. Нет. Нет. Их больше нет моя девочка. Их больше нет».
Спустя какое-то время, Йена все же разлепила обветрившиеся губы.
–Не сердитесь на меня. – Ее голос звучал не милее карканье ворон, которые кружили над кронами деревьев. Их что-то беспокоило, как и саму Йену. Ее не покидало чувство, что она здесь не одна. Оглянувшись, девушка медленно скользила взглядом по кладбищу. Никого. Так рано никто не приходит. От нервного напряжения девушка облизала губы, они все еще хранили привкус вина. Неприятная саднящая боль, напомнила девушке, что давно пора избавляться от этой привычки или от ее губ ничего не останется.
Она больше не хотела говорить, да и что сказать? Попросить прощение за то, что не приходила восемь лет? Это была не ее вина. После похорон, Патриция де Лекруа узнала, что отец Йены совершенно не умел распоряжаться деньгами и спустил свое и жены состояние на казино и сомнительные инвестиции, которые привели их к банкротству. У них изъяли практически все имущество, и ничего не оставалось, как покинуть Кадем, перевернув одну из страшных страниц истории ее семьи. Практически все восемь лет они прожили в загородном поместье. Единственное имущество, которое принадлежало Патриции де Лекруа, бабушке Йены. Они жили, едва сводя концы с концами, пока однажды не пришло письмо, которое перевернуло жизнь Йены с ног на голову.
Девушка посидела еще какое-то время, посмотрев на часы, вероятно Патриция уже встала и сегодня они встречаются с неким Джевом Лангресом. То же имя значилось и в письме. Судя по письму, незадолго до своей смерти, отец Йены обратился к Этьену Лангресу, отцу Джева Лангреса и оставил ему сумму денег, которую он обязался передать его дочери по наступлению совершеннолетия или замужества. Все копии были высланы на имя Патриции де Лекруа, как опекуна и спустя пару дней, они были здесь. Видимо только деньги и страх перед нищетой, могли вернуть чрезмерно гордую Патрицию де Лекруа в Кадем.