***

– Мам, все нормально, не волнуйся. Да, у Ками есть пижама для меня.

На другом конце провода повисает молчание, и Хэвен скрещивает пальцы.

– Ладно, – голос мамы смягчается. -Я понимаю, тебе хочется отвлечься от всего этого. Но ты уверена, что хочешь побыть именно с Камиллой?

– А что в этом такого?

Хэвен настораживается, в ее ушах все еще звучит голос Кэсси: "шлюха".

Она слышит, как вздыхает мама.

– Да ничего. Просто Вы же дружили давно, Вы тогда совсем маленькие были. А сейчас у тебя вроде появились новые подружки.

– Они не подружки мне, мам.

Тишина, потом снова вздох.

– Хорошо. Но чтобы школу завтра не прогуливали.

Хэвен тихо смеется.

– Завтра воскресенье, мам.

– Точно. Тогда приходи к завтраку.

***

– У тебя кровать больше моей старой комнаты, ты это знаешь?

Камилла хихикает.

– Той, что в Нью-Йорке?

– Ага.

Хэвен удивляется, что сказала так о своей комнате. Ведь она всегда считала свою маленькую уютную завешанную плакатами American Horror Story комнату в Нью-Йорке своей родной комнатой, а не старой. Сколько прошло времени с тех пор, как она ее покинула? Месяц? А кажется, будто Нью-Йорк был всего лишь сном, и из Стрэнджфореста она никогда не уезжала.

– Мне жаль твоего брата, – голос Камиллы снижается до шепота. – Если ты хочешь поговорить…

– Не думаю, что хочу, но спасибо. И мне жаль Паулса.

Камилла хмыкает.

– Не уверена, что их можно сравнивать.

Хэвен задумывается. Кот и человек? По всем правилам морали нельзя, но разве Паулс не возразил бы, если бы мог говорить?

– Наверно, это были какие-то хулиганы. Дети бывают жестоки.

Камилла кусает губы, раздумываю над ее словами, а потом поворачивается к ней на кровати.

– Да, но… Мне кажется, это был тот мужчина.

– Старик у аптеки?

– Да.

– Ну, не думаю.

– Почему?

– Зачем ему это было нужно? Ты же его даже не знаешь. А еще ты говорила, он был босой. Сложно было бы пройти босиком такое большое расстояние – от твоего дома до аптеки.

– Ты права, – усмехнулась Камилла. – Но он все равно был… странный.

Хэвен поглубже зарывается в одеяло, в голове ее сам собой всплывает образ странной белокурой медсестры из больницы.

– Странный, как и многие в этом городе?

Крутящиеся световые фигурки от ночника озаряют лицо Камиллы, и Хэвен видит, как уголки ее губ приподнимаются. В подсознании возникает воспоминание: она просыпается от кошмара, мама рядом, успокаивает ее, ее кожа, как лед… А утром это все оказывается лишь сном. Или же…

– Ты же не можешь отрицать то, что в этом городе происходит нечто необъяснимое?

Камилла вздыхает и убирает упавшую на лоб прядку.

– А как это можно отрицать? Даже не знаю, с чего начать… С моих детских кошмаров? С твоих кошмаров? С того случая с собакой, про который ты мне рассказывала? С твоей бабушки? А теперь и Паулс.

Некоторое время они лежат молча, обдумывая свой разговор, и Хэвен порывается рассказать Ками все то, о чем она не знает… Про ее тягу в лес, про сны, про ненастоящего Джеймса в лесу, который казался таким реальным… Про белокурую медсестру. Но вместо этого с ее губ срываются совсем другие слова.

– Я люблю зиму, конечно. Но летом веселее, – она решает начать издалека.

– Да, – на лице Ками расплывается улыбка. – Папа повез нас в Италию этим летом. Они еще были вместе с мамой тогда… Я уже чувствовала какое-то напряжение между ними, но они хотя бы были вместе… Венеция такая красивая! Знаешь, говорят, она скоро уйдет под воду, и на ее месте ничего не останется. Представляешь? Целый город, длинная история… И вот, ничего нет, лишь вода.

От ее слов по спине Хэвен проходит дрожь, но она продолжает:

– То есть, вы провели там все лето? В Италии?