– А то и говорю, что от этой неруси можно чего угодно ждать. Смотри, чтобы этот шустрый пацан твоей Ирке подол не задрал, пока не поздно смотри в оба, а то и до беды недалеко!

Надежда понимала, куда клонит ее мать, и это приводило женщину в отчаяние. Она то молчала, словно не слыша несправедливых обвинений со стороны своей сердечницы-матери, жившей в отдельной однокомнатной квартире, полученной от фармацевтической фабрики, находившейся неподалеку, когда мать лишь изредка заглядывала к ней и внукам, то начинала с ней ругаться, постепенно распаляясь и переходя на крик и слезы. Нормально жить мать ей не давала. Постоянно упрекала то в одном, то в другом. В последнее время нередко говорила, что дочь забыла ее. А Надежду это обижало и она, в свою очередь, стыдила ее за то, что та не видит, как она занята, сколько у нее хлопот, никогда не придет и не позанимается с внуками, хотя на пенсии. А если приходит, то только жалит кого-то, словно змея, подпускает всем яду. Ну, разве так можно с родными и близкими! С мальчонкой, лишенным материнской ласки!..

– Послушай, Надежда, позволь мне с тещей поговорить, что она за бред несет, узнав о неприятных разговорах, предложил отец. За кого она нас вообще принимает!

– Да за чужих. Не хочет она вас признавать за своих. Настаивает, чтобы я снова с первым мужем сошлась. А что я с ним видела? Одни его измены и пьянство. Я только с тобой и увидела свет в окошке. Не обращай внимания.

– Извини, как это не обращать, если она мальчишку обижает. Я же к твоим детям со всем сердцем отношусь, не считаю их за чужих.

– Ты – совсем другое дело. Я – тоже. А вот она – это моя боль и несчастье, не хочет она счастья для меня, как я вижу. – Заплакала вначале тихо, а потом зарыдала в голос Надежда.

В это время дверь из сеней отворилась и на пороге появилась незабвенная теща с обиженным и сердитым лицом. Из-за ее спины выглядывала черноокая и набычившаяся, враждебно поглядывающая на Славкиного отца тетка Надежды, приехавшая из Томска погостить к сестре и сразу после ее рассказа взявшая выгодную для себя сторону в разгоравшемся конфликте. Опытные бестии знали, как посеять семена недоверия и разжечь пламя внутри новообразованной семьи, били в самое больное для Славки, его отца и мачехи.

Посмотрев на распоясавшихся пожилых женщин, не выбиравших выражений и явно провоцировавших его, отец не выдержал и в свою очередь высказал им в лицо что-то неприятное и резкое. От чего те вначале оторопели и, словно воды в рот набрали, а потом разразились невиданной бранью. Отец понял, что их не переубедить и говорить с ними далее о чем бы то ни было совершенно бессмысленно. Когда они удалились, он попросил Надежду собрать его вещи, а сам вышел с сыном из почерневшего от времени и человеческих страстей дощатого дома, построенного на шахтерской улице еще в двадцатые годы прошлого века. Затем направился с сыном в общежитие, где за ними сохранялась их меблированная комната с установленным в ней по его просьбе цветным телевизором. Комендант общежития, в прошлом шахтер, потерявший во время обвала в забое руку, пошел навстречу. После статьи Декабрева в городской газете о проблемах безопасности на шахтах, о чем местные журналисты даже боялись заикаться в прессе, он зауважал его. А когда отец Славы заступился в печати за несчастных нервно-психических больных из расположенного в городской черте психо-неврологического диспансера – еще больше. Ведь их нещадно эксплуатировали на разгрузке товарняков или заставляли в тайге с колотушками в руках залазить на высокие кедры и сбивать шишки с орехами, отчего некоторые из них, срываясь вниз, получали увечья или тяжелые травмы. Он понял, что Декабрев легких дорог в своей жизни не выбирает, ведет непримиримую борьбу с человеческой жестокостью и несправедливостью, существующей в обществе. Таким людям живется не просто, но они, как надежда на лучшую жизнь, нужны людям, которых привыкли держать за "винтики" или какую-то мошкару, надоедающую начальству своими жалобами и заботами. Отец Славы работал в газете заведующим отделом писем и жалоб, и к нему народ за помощью и поддержкой, почувствовав в нем настоящего журналиста и человека, валом валил. Декабреву было трудно и хлопотно от такой жизни, но он получал от нее удовлетворение и человеческую благодарность, был по-своему счастлив. Слава и кое-что просветлявший в его голове насчет отца дядя Володя это видели. Как видели и другое – как после вызовов на ковер в горком партии или в горисполком, в кабинет главного редактора за смелые статьи он, словно сжимался от душевной и физической боли и серел лицом. Владимир Федорович, сам немало испытавший на своем веку, наполучавшийся шишек от чиновников-номенклатурщиков, сразу понимал, что к чему и вытаскивал отца и Славку, как только подходили выходные, на очередную прогулку в тайгу.