Да и не звали меня. После очередного скандала.

– Приедет мой коллега с семьей. Познакомитесь, пообщаетесь. – Одевшись, бросает на меня долгий взгляд. – Пора уже подумать о чем-то серьезно, Юля.

– Я подумаю, – киваю.

– Думай, если есть чем, – усмехается.

Прощаюсь. Закрываю дверь. Неужели? И зачем он вообще приезжал? Прочитать мне нотации?

Сейчас мое общение с родителями происходит очень формально. Я стараюсь все свести к минимуму. И вынуждена признать – это мне удается с большим трудом. Их давлению сопротивляться очень тяжело. Мне словно вшили чип, который сигналит громкой сиреной, останавливая меня от сопротивления родителям.

Включается пресловутое чувство вины. Безусловная любовь родителей. Не могу сказать, что я в нее верю. Может, от того, что не довелось прочувствовать ее на себе. Папа – это очень важная фигура в жизни девочки. Говорят, девочка познает себя через папины глаза.

Могу сказать с уверенностью: ничего хорошего я не вижу, когда смотрю в глаза своего отца. Он очень хотел мальчика, я много раз слышала от мамы эту душераздирающую историю о вселенском разочаровании моего отца в тот момент, когда он узнал о рождении дочери. На выписке из роддома он отказался брать меня на руки, за него это сделал мой дедушка.

Мама говорила: его можно понять, он очень стеснялся, ведь родился не мальчик. Что странно, родители даже не подумали, а стоит ли о таком рассказывать своему ребенку.

Папа критичного склада характера, для него есть его правильное мнение, а все остальное – чушь собачья, мнение недоразвитых идиотов. На любые мои возражения он отвечал: «Так могут думать только недалекие дебилы. Ты дебилка, дочь? Тогда слушай, что я тебе говорю».

Очень строгий, не стеснял себя в выражениях. Но самое его любимое было насмехаться и подкалывать меня. Все самые неприятные и обидные клички, какие могли быть в жизни, я собрала. И ему это нравилось, он словно тренировал на мне свой сарказм. «У тебя плечи как у неудавшегося пловца», «С такой фигурой, как у тебя, хорошо бы вообще тебе выйти замуж, такие тощие скелеты никому не нравятся». Скелет, опарыш, кишечная палочка, пенек с глазами – и это лишь малая часть. Все детство я чувствовала себя уязвимой, подавленной. Помню, как каждый раз после школы мне не хотелось идти домой. Я уже знала, что ждет меня там. И нужно признать, со временем мало что изменилось.

– Юлек, ты чего застыла? – обеспокоенно спрашивает подруга.

– А? Прости, задумалась. Разговор тяжелый.

Лана фыркает.

– Он у тебя всегда тяжелый, первый раз, что ли. – Усмехаюсь. – Пошли чай пить. Что ты там купила по дороги?

– Торт, твой любимый, кстати, – прохожу на кухню, включаю чайник.

Лана вытаскивает торт из упаковки, нарезая.

– Давай рассказывай, как прошла ночь. У вас что-то было с Мурадом?

– Да, – киваю в такт словам. – И это было вау. Он такой… – прикрываю газа. – Лан, в него невозможно не влюбиться.

– Ну так и люби, пожалуйста, у вас же взаимно, нет? – У нее все так просто. Хочешь – люби… не хочешь – не люби.

– Взаимно. Но где гарантия, что завтра его не сосватают? – говорю о самом большом страхе.

– А где гарантия, что завтра тебе не понравится кто-то еще или тебе не изменят? – Задумавшись, уточняет: – Отношения – это всегда риск.

– Да, но тут разница вот в чем, – парирую. – Тут как бы все это возможно, влюбленность в другого или измена. То есть все относительно. А Мурада могут сосватать, и, скорее всего, так и будет, есть некая уверенность в этом. Ну это как моя аэрофобия. Ты в самолете в закрытом пространстве, и в случае чего у тебя нет шанса, что-либо сделать, в отличие от другого вида транспорта, машины или поезда. И там, и там опасно. И даже велика вероятность, что и находясь в машине или поезде, ты не в силах будешь как-то себе помочь, но в подсознании этот вариант тебе кажется безопасней. Словно есть надежда, что ты сможешь что-то изменить, как-то помочь себе.