Отчасти Александр имел в виду одну из фантазий брата, которая закончилась катастрофой. С веранды дачи, снятой семейством Пастернаков, открывался чудесный вид на заливные луга, и каждый вечер девушки-крестьянки скакали галопом на неоседланных лошадях, ведя их на пастбище в ночное. Их освещало закатное солнце. Его сияющие лучи выхватывали из сумерек гнедых лошадей, пестрые юбки и платки, загорелые лица всадниц. Борис жаждал тоже скакать в этой романтической кавалькаде, несмотря на отсутствие опыта верховой езды. И вот 6 августа одна из крестьянок не появилась, и Борис сел верхом на необъезженную лошадь, которая в прыжке сбросила его на землю. Все семейство, застыв в ужасе, смотрело, как он упал, и весь табун, грохоча копытами, пронесся над ним. Этот несчастный случай окончился сложным переломом ноги, и через шесть недель, когда сняли гипс, она оказалась короче другой. Это стало причиной пожизненной хромоты Бориса. Он был признан негодным к военной службе, что, возможно, в конечном итоге спасло ему жизнь.

Инвалидность терзала его. Борис не терпел поражений ни в чем, и это объясняет, почему, несмотря на значительные успехи в сочинении музыки, он отказался от своих музыкальных амбиций, когда осознал, что у него есть «тайный изъян». «У меня не было абсолютного слуха[73], – впоследствии писал Пастернак. – Отсутствие этого свойства печалило и унижало меня, в нем я видел доказательство того, что моя музыка неугодна судьбе и небу. Под таким множеством ударов я поникал душой, у меня опускались руки. Музыку, любимый мир шестилетних трудов, надежд и тревог, я вырвал вон из себя, как расстаются с самым драгоценным».

Однако как только он бросил музыку, в дело вступила судьба: Борис занялся поэзией и обрел истинное призвание. На его первые шаги в литературе оказали неизгладимое впечатление рабочие отношения его отца со Львом Толстым – они во многом предопределили творческую жизнь и строгую писательскую этику Бориса.

Карьера Леонида достигла кульминации в 1898 году, когда Лев Толстой заказал ему иллюстрировать «Воскресение» – роман, который писал на протяжении десяти лет. Толстой познакомился с Леонидом за пять лет до этого, в 1893 году, когда пришел на выставку художников-передвижников. Толстому представили Леонида и показали его картину «Дебютантка». Писатель пригласил Леонида на чай в свой московский дом в следующую пятницу и просил взять с собой образцы работ. Увидев иллюстрации, которые Леонид делал к «Войне и миру», Толстой повернулся к художнику и воскликнул: «Вот что значит дали орехов белке,[74] когда зубов не стало! Знаете, когда я писал «Войну и мир», я мечтал, чтобы в ней были такие иллюстрации. Это действительно замечательно, просто замечательно!»

Период работы с Толстым над «Воскресением» в Ясной Поляне, поместье Толстого в Тульской губернии, был для Леонида высокой честью, приносил ему невероятную радость, но не был лишен и трудностей. «Некоторые из самых памятных[75] и счастливых дней в жизни я провел, читая днями рукопись и беседуя с Толстым по вечерам». Леонид, бывало, расхаживал взад-вперед по зале вместе с писателем, обсуждая прочитанное и составляя план работы над иллюстрациями для следующего дня. Однажды Толстой, увидев одну из иллюстраций Леонида, воскликнул: «Ах, вы выразили[76] это лучше меня самого! Пойду, перепишу то место».

Стараясь одновременно уложиться в срок, установленный петербургским издателем Толстого, и при этом воздать должное писателю, которого он боготворил, Леонид за шесть недель трудолюбиво создал 33 иллюстрации, после чего слег, психологически выжженный переутомлением. Этот период интенсивного сотрудничества Леонида и Толстого наложил пожизненный отпечаток на Бориса. «Из той же кухни