– Как такое могло произойти?

– Тьма дарует мощь, но взамен забирает тебя всю. Ты уже никогда не принадлежишь себе, и если ей угодно напомнить тебе твое место – она швыряет тебя в грязь. Не грязь в тебя, а тебя в грязь… Я заплатила за свою свободу деньгами и работой. Деньги достать легче. Но надо было сиять родовое проклятие с человека, у которого один за другим умирали все близкие. Это почти нереальный труд. Я бралась за такое лишь однажды, и потом меня саму едва откачали Старшие. Ведьме приходится переносить весь спектр чужих грехов на свои плечи, а потом сваливать с них, как спрессованный мусор…

– Бывают случаи, когда груз другого слишком велик для твоих плеч?

– Именно. Поэтому в нашем стане так часты самоубийства и психозы, что на них никто давно не обращает внимания. Каждый шабаш мы недосчитываемся кого‑либо из учеников или самих посвященных. Я выжила. Я очень хотела жить. Хотя, наверное, свободы хотела еще больше. Тебе не понять… Что ты рисуешь сейчас?

Ее неожиданный вопрос поставил меня в тупик. Лана никогда не интересовалась моим художеством, как, впрочем, и большинство людей на этом свете. Кому какое дело до моих картин? Я рисовал маслом исключительно для себя, лучшее вывешивая на стенах, а в тех крайне редких случаях, когда какое‑нибудь экзальтированное лицо интересовалось их стоимостью, называл абсолютно нереальную цену, лишь бы не расставаться со своими холстами. Последние эскизы хранились у меня в сотовом…

– Что это?

Жрица, – попробовал объяснить я, но она перебила:

– Я вижу лежащую обнаженную женщину. Одной рукой гладящую себя по бедру, а другой привлекающую странную греческую маску с ветвистыми оленьими рогами. Это Цернунос? Звероподобный бог древних…

– Да, – признался я. – А эта женщина ты. Просто эскиз, я еще не знаю, как оно будет выглядеть в цвете.

Был человек, который называл меня Исидой. Он льстил, но был не так далек от истины. В каких красках ты видишь меня?

– Трудно сказать заранее. Кобальт синий, желтый стронций, изумрудная зелень, может, еще кадмий оранжевый.

– Но основной цвет желтый, тело должно сиять. А как видишь ты?

– Никак. Черно‑белая. Я твой набросок. Подаришь его мне?

На самом деле еще задолго до этого разговора я много раз пробовал рисовать ее по памяти. Если линии тела получались еще довольно узнаваемыми, то лицо я не мог ухватить никак. Она была очень фотогеничной, очень! Просто настолько живой, что каждый оттенок настроения рисовал передо мной совершенно другую девушку. Они не были похожи друг на друга, как сотни ромашек на лугу, но все они были все теми же ромашками, как и сотни ее образов, не нарушая цельности, оставались все той же Ланой…

– Хватит думать обо мне. – Она вновь перевела разговор. – Давай о тебе. Пора.

– А что обо мне? Я в порядке…

– Фр‑р! Посмотри на себя в зеркало – глаза красные, щеки ввалились, гаснешь, как свеча на ветру. Не отнимай руки. Думаешь, ты один можешь так читать? Это он все так же беспокоит тебя…

– Ну… да.

– Видения становятся ярче? Помолчи, давай я сама попробую все рассказать. Этот белый офицер, что приходит к тебе, давно не человек в общепринятом понятии этого слова. Он давно умер, но ни Свет, ни Тьма не приняли его душу. Еще при жизни он стал демоном, ему начертали страшный путь, пролитая кровь не дает ему переродиться…

– В смысле – он что, ищет во мне новое воплощение? – неуверенно предположил я.

Лицо Ланы оставалось серьезным.

– Он играет с тобой. Новое тело ему не поможет, его просто не пустят в мир. Но какая‑то часть его души, не до конца поглощенная демоном, взывает о сострадании…