Авиазавод № 21, первоначально носивший имя секретаря Президиума ЦИК СССР Авеля Енукидзе, в 1935 году оказавшегося «политическим и бытовым разложенцем», а затем «троцкистом», действительно строился как особо секретное предприятие. Его начали возводить в 1930 году на пустоши на западной окраине г. Горького между деревней Костариха и Сормовом. Площадку окружали многочисленные мелкие речушки и болота, а также заросли деревьев, которые по замыслу проектировщиков должны были скрывать объект от посторонних глаз. Корпуса завода не были видны ни с железной дороги Москва – Горький, ни с проходившего поблизости Московского шоссе. Расположение завода и застройка вокруг него оказались настолько удачными, что даже сейчас, спустя 87 лет, его корпуса практически не видны с улиц города.

Неустановленный прототип ЛаГГ-3. Машина имеет предкрылки, отдельные выхлопные патрубки, увеличенный кок винта и другие отличия

В районе завода ничто не напоминало о его истинном предназначении – ни вывесок на проходной, ни плакатов с самолетами, никаких конкретных названий. Принимаемым на работу сообщали, что они будут выпускать «спецпродукцию», при этом большинство рабочих только по внешнему виду и номенклатуре деталей могли догадаться, что делают самолеты. Все более-менее осведомленные давали подписку о неразглашении. В качестве заводского аэродрома авиазаводу № 21 был предоставлен бывший городской аэродром, находившийся севернее Московского шоссе (чтобы опять же не стало подозрительным появление там самолетов!). При этом в целях секретности последний предписывалось именовать как «учебный аэродром Осоавиахима». Ибо было понятно, что многочисленные взлеты и посадки самолетов скрыть от глаз людей все равно не удастся. Площадка имела треугольную форму размером 100×900×700 м и занимала площадь около 60 га. Взлет-посадка осуществлялись по оси северо-запад – юго-восток, с тем чтобы машины не пролетали над городскими кварталами.

Впрочем, работники многочисленных «секретных» и «сверхсекретных» предприятий в условиях традиционного российского разгильдяйства скорее играли в «военную тайну», чем всерьез охраняли ее. Многочисленные проверки неоднократно выявляли на предприятиях авиапрома халатное отношение к пропускному режиму, секретным бумагам и сведениям. К тому же в условиях огромной текучки кадров, царившей на советских заводах, когда ежегодно тысячи рабочих увольнялись и принимались на работу, сохранить в тайне истинное назначение предприятия и его продукцию было просто невозможно. В годы войны был на эту тему даже анекдот:

«– Где работаешь?

– На заводе…

– Сколько получаешь?

– Военная тайна!

– А что делаешь?

– Пушки, самолеты…»

Тот же авиазавод № 21 на улицах и в трамваях, конечно, называли загадочным «двадцать первым заводом», но все при этом знали или догадывались, что там выпускают. Иностранной разведке, особенно учитывая тот факт, что в строительстве предприятий принимали участие и зарубежные специалисты, также не составляло труда добыть «сверхсекретные сведения» о них.

«Приехали мы в Горький, – продолжал свой рассказ Семен Алексеев. – Декабрь, пурга, все номера трамваев запорошило. Спрашивать ничего не разрешили, а номеров не видно… А тут подошел трамвай, вышел на площадку кондуктор и закричал: «Седьмой номер, до двадцать первого завода!» Мы испугались. Черт его знает, может, провокация какая, садиться или нет. Все тогда были перепуганы. Но все же сели, поехали». Прокатившись в заснеженном вагоне сначала по деревне Гордеевка, когда-то являвшейся окраиной Канавина и Ярмарки, потом мимо мрачного забора и проходных еще одного «сверхсекретного» машиностроительного (артиллерийского) завода № 92, где в это время собирали «секретные» гаубицы М-30, затем через заросли окрестностей Сормовского парка, конструкторы увидели еще один длинный забор с колючей проволокой, за которым виднелись невысокие и неброские здания цехов. А вскоре тот же болтливый кондуктор объявил: «Конечная остановка, товарищи…»