– Но тебе надо спрятаться на время, – выговорила я и только потом задумалась о сказанном.

Скоро здесь должен был появиться Даник. Я не хотела, чтобы он видел солдата Державы. Я не верила, что мой друг способен молчать. Скорее, он тут же побежит в полицию или сразу к папе. Мой искалеченный войной мозг даже допускал мысль, что он лично убьет Антона прямо здесь на чердаке. И будет гордиться, что уничтожил своего первого державного солдата.

Я рассказала Антону о своем друге, о том, что мы договорились с ним посмотреть казнь на чердаке. На что он произнес:

– Вы будете смотреть казнь?

– Да.

– Зачем?

– Мы так решили, – не придумав ничего лучше, ответила я.

Оставшееся время до прихода Дани я занималась тем, что обхаживала своего нового знакомого. Я принесла ему большую бутылку воды из колонки, что стояла рядом с домом, обустроила новую удобную лежанку вдали от окна за стройматериалами, что должны были скрыть его от Дани и вообще от любого постороннего, кто сюда попадет. С огромным трудом я перетащила Антона, повесив его себе на плечи, в обустроенную лежанку. Волоча его, меня чуть не стошнило. От нового знакомого очень плохо пахло. Некая жуткая смесь из пота, мочи и даже плесени. Два месяца, проведенных взаперти, из бравого солдата сделали бомжа, готового в любой момент испустить дух.

– Прости, – догадываясь о своем состоянии, проговорил он, когда мы вместе с ним упали на новое место.

– Ничего. Мы все исправим. Ты, главное, до завтра дотяни. Я еды принесу. И мыло.

– Хорошо, – укладываясь удобнее, сказал Антон.

– Сиди тихо. Мне надо уходить, – я коснулась его руки и убежала к окну, чтобы не вызывать у Даника подозрений.

Сев на балку под окном, я стала ждать прихода друга. В тот момент я задумалась о том, что для меня настало время, когда придется врать по-крупному. Для каждого наступает такой момент. У меня он настал в пятнадцать лет. С этой самой секунды у меня появилась тайна, цена которой – человеческая жизнь. И я не знала, наступит ли день, когда я смогу поведать кому-либо про Антона.

Я посмотрела с окна вниз. К площади подтягивались первые зрители. Они заходили за специальные ограждения с металлической крышей, располагающиеся по краям площади. Те, кому не хватало места, ютились рядом. Взрыв – дело нешуточное, и жертв, помимо пленника, никто не хотел. У высоких дверей Дома Правительства выстроились несколько шеренг военных, переминающихся с ноги на ногу. Среди них в первых рядах должен был стоять и мой папа, но на таком расстоянии лица смывались в желтые пятна, и я его не нашла.

Наверху послышались шаги. Обернувшись, я увидела печального и напряженного Даню. Он явно нервничал. Перешагивая через заросли мусора, он подошел ко мне и аккуратно приобнял, чего никогда ранее не делал.

– Страшно? – спросил он.

– Волнительно, – ответила я, хотя понимала, что все мысли были сейчас заняты новым знакомым, лежащим в полуобморочном состоянии в противоположном углу чердака.

Я прислушалась к тишине в надежде не услышать в ней кашля или стонов Антона.

– Куда ты смотришь? – спросил Даня, озираясь в сторону груды стройматериалов.

– А? Ничего, – я перевела взгляд на друга, – скоро начнется?

Ответом на вопрос стал возникший гул самолета. Сначала тихий, далекий. Потом звук сделался мощнее, гуще. Он принялся заполнять этот чердак, этот город. Охваченные любопытством и страхом, мы высунулись из окна. В безоблачном небе вдали виднелось железное распятье, увеличивающее свои размеры с каждой секундой. На площади военные выпрямились и по команде приставили ладонь к виску. Зеваки под железным навесом вытягивали шеи к небу. Самолет мчался к площади, разрезая свободный воздух нашей страны, чтобы дать понять, что мы зря радуемся собственному единству. Шум турбин уже заложил уши. Трепещущее сердце вдруг застыло, будто покрывшись коркой льда, и только смерть могла заставить его оттаять и заработать вновь. Смерть трех человек, еще недавно защищавших мой покой. Самолет снизился.