И что плохого в том, чтобы в этом хаосе урвать парочку воспоминаний и жить ими? Моя коробка живых мертвецов против огромных помещений, куда тащат все нужное и ненужное шопоголики, пафосные коллекционеры, любители напыщенного антуража.

***

Вечер немного остудил меня, выдул из головы пепел от былых скандалов.

Вернувшись домой, я осмотрелся. На кухне стояли две откупоренные стеклянные бутылки с газировкой. Из гостиной-студии верещал телевизор. Телевизор… Куклоподобная дикторша на новостном канале сообщала о погибших из-за обрушения в торговом центре. Ныне для того, чтобы рассказать о трагедии, нужно иметь макияж фотомодели и держаться искусственно-ровно: ни лишнего вам жеста, ни искренней печали в глазах. А потом будут показывать рекламу мороженого или картошки фри. Мы поколения драматических едоков. Вывод заставил улыбнуться, но удивление от контраста в моем настроении разгладило складочки шаловливости в мыслях.

Пока я искал пульт, на лестнице слышались шаги. Скоро в комнату зашла Рита. В этот момент я как раз нажимал на нужную кнопку пульта.

Телевизор послушно обмяк.

– Прости, Белла смотрит телевизор, – жена остановилась метрах в трех от меня, словно опасалась подходить ближе, – и… честно говоря, я хотела поговорить с тобой об этом, милый. Я искренне беспокоюсь…

Я молчал. Так и застыл с пультом в руке. Рита извиняюще округлила глаза – мол, «я хочу как лучше, расслабься». Я бросил пульт на диван и сел в ближайшее кресло, что было развернуто к перегородке, возле которой стояла Рита.

– Иногда твоя замкнутость сбивает меня с толку. И сейчас я не знаю, могу ли сказать, что думаю… Я скажу. Потому что не терплю держать в себе. Потому что все в последнее время кричит о ненормальности такой жизни. Бог с ним, с телевизором… с новостными порталами и фильмами. Я считаю отказ от части массовой культуры странным, но без фильмов и новостей вполне можно прожить. Я больше времени уделяю прогулкам, работе в саду, и это здорово… Но меня пугает твой побег. От разговоров о той коробке, от телевизора, от моих друзей и близких.

Рита замолчала. Я не сводил глаз с бус на шее жены: тот самый томный аметист, что вчера лежал на кремовом. Что послужил примером моего прозябания в прошлом. Отчего-то я не мог выдавить из себя ни слова. Сказанное Ритой улавливалось сознанием, но спутывалось в неудобоваримые клубки где-то между пониманием и реакцией. Заметив мою пассивность, жена осмелела. Слова полились из нее свободнее:

– И все бы ничего, но есть один обидный факт. – Рита дотронулась до бус, грациозно взмахнув рукой, и выпрямилась, отходя от перегородки в глубину комнаты, приближаясь ко мне. – Ты не выбросил ту коробку. Ты врал мне.

Рита стояла рядом – на расстоянии вытянутой руки. Она сняла бусы и принялась теребить их руками. Жена смотрела на меня тихо, но осуждающе, словно мысленно вытаскивала из моей коробки по предмету.

– Я и не должен был ее выкидывать. Пошел на поводу.

– И еще… Иногда мне скучно. Ты можешь писать. Мне нельзя смотреть фильмы. Чем фильмы хуже книг?

– Послушай, я тебе ничего не запрещал. К тому же, я не собираюсь публиковать эти книги. Они мои. От первого знака до последнего. Это образ жизни, а не собирание своего детища из заранее одобренных элементов. Я не торгую своей жизнью.

Рита охнула и швырнула бусы на диван, к пульту.

– Я не поняла доброй половины, уж извини. Уловила только, что кто-то торгует жизнью. Но публикующиеся писатели говорят в своих книгах о разном. О том, как ладить с непохожими людьми, как не травмировать друг друга, быть терпимыми…

– Ну уж нет. Большинство как раз пишет о том, как люди травмируют друг друга. И создают ложный посыл, что все плохо и мы ничего не можем изменить. Или что, напротив, все по-шоколадному хорошо. Мои книги бессистемны и личны. Многие их книги завязаны на обязательном и стандартном элементе удивления, чтобы состригать денежки и просмотры, как шерсть с овец. Привычки людей и нежелание мыслить отлично конвертируются в деньги.