Присели передохнуть – всего осталось семеро, а на дело выходило тринадцать. Остальные рассеялись по дороге, может, уже и взяли их.

– Разбегаемся сейчас, – коротко приказал Вьюн. – В свои хаты не идем, недели две гостим где хошь, не меньше… Все, отбой…

И они разошлись в темные переулки. Цыплухин решительно не знал, к кому идти. Единственное, что пришло на ум – Аня. Но придя к ней окольными путями, он застал там Апанасова.

– Вот, прилетел птенец, – обрадовался тот. – Молодец, что не дался! Будешь спать на кухне! – заключил.

У Апанасова они не собирались после инцидента месяца два. Все, кого выловила полиция, – а таковых оказалось пятеро – успешно вывернулись. Мол, сами не знали, куда идем. Включили дурочку. Как главаря и направителя все как один указали Вьюна, имя Апанасова даже не всплыло. Промурыжив с месяц, тех ребят оставили в покое. Собственно, никакого ущерба причинено не было – единственная бутылка, брошенная Апанасовым, и та прошла мимо. А так еще докажи, с какой целью группа молодых людей пришла с мешком бутылок к посту полиции. Может, мусор собирали. Это обговаривали еще загодя, а теперь и правда все обошлось без особых последствий… Правда, трое из пяти попавшихся теперь ни за что на квартиру Апанасова идти не желали, а двое оставшихся пришли угрюмыми и сидели молча. Видно было, что им тоже не по нраву пришлось отдуваться в кутузке за остальных, которые оказались проворнее и шибче. Так и сидели они, закусив губу.

Апанасов, впрочем, нисколько не расстроился столь печальному провалу. Красноречие его не иссякло. Все так же буйно он рисовал картины будущих побед, сидя на подоконнике, под почтительную тишину собравшихся. И приходивших к нему не стало меньше. Напротив, участие в таком соблазнительном деле, как погром полиции, привлекло к нему новых адептов. Совсем молоденькие студентики приходили стаями, слушали, открыв рты, и порой кто-то и оставался долее, чем остальные. Так и полнилось количество посетителей квартиры, продолжались вечера разговоров, перемежаемые алкоголем, густо застланные сигаретным дымом.

Цыплухин, хоть и был оглушен первое время звонкой неудачей с полицейским постом, все же продолжал приходить. Казалось, упустил он нечто важное в тех словах, которые звучали ежеминутно, все надеялся найти смысл, какого не было в жизни до этого, и ясно чувствовал, что, кроме как через Апанасова, не добраться ему до этого смысла. Тот, хоть и говорил много лишнего, был несомненно талантлив, хотя бы в этом одном разговоре своем. Не такой старший летами, всего-то года на три старше Цыплухина, он постиг и понял много больше его в жизни, и это тоже было бесспорно. Так и продолжал Георгий приходить, ходил он и к Ане, которая, будучи любовницей сразу нескольких мужчин – скольких именно, Цыплухин все никак не решался уточнить, – тем не менее как-то особенно привечала Георгия и, казалось, искренно радовалась ему.

Про Софью он не знал ничего, видел ее мельком два раза, бегущей в суете улицы, но не стал ее преследовать. Живолуп, его мучитель, не звонил со времен провала с постом. Так и образовался в жизни Георгия полный штиль… Впечатление это, однако, оказалось обманчивым.

Ведь как часто бывает – изматывающее ожидание заканчивается чем-нибудь непредвиденно приятным, а то, что обязательно должно быстро и непременно понравится, оборачивается неудовольствием и конфузом.

Цыплухин был уверен, что вечер, откладываемый в душе на запас, заранее суливший неги и восторги, пройдет легко и беспрепятственно. Все, казалось, отладилось – теперь Аня представлялась ему посланницей небес, и когда он наконец после всяких отвлекающих внимание мелочей все-таки нашел время позвонить ей и пригласить на романтический ужин, она немедленно согласилась. Он готовился отменно – купил скатерть атласного цвета, жареную курицу в ларьке, сам сварил рис. Из напитков преобладала водка – разбавить ее должен был лишь пакет сока.