– Генрих Зибрандт, – протянул ему руку новый учитель музыки. Но Теодор его не слышал. Он напрочь забыл почему он здесь, зачем пришел, что намеревался сказать… Выходит, подозрения оправдались, ему нашли замену… И какую замену! Да, что и говорить: красавец-мужчина, не чета ему…

Сколько раз он думал о том, чтобы его возлюбленная сама обманула и забыла его, «какое доброе божество тогда оберегло бы меня от отчаяния», писал он своему другу Готлибу Гиппелю. Но теперь, когда это случилось, когда он действительно стал «несчастной жертвой низкого коварства» верить в это не хотелось.

– Ну и что такого, – пытался он сам себя успокоить. – Я сам виноват, перестал давать ей уроки контрапункта. А Дора, она ж такая музыкальная, талантливая такая. Сколько молодых красивых учителей музыки дают уроки юным красивым ученицам. И что ж из этого?

Но тут всех пригласили в зал. Скоро должно было начаться представление. Теодор надеялся, что великий Моцарт отвлечет его от тягостных дум и с нетерпением ждал начала. Однако зрители не спешили рассаживаться по местам, да и те, кто уже расположились в просторных золоченых креслах, обитых красным бархатом, продолжали громко разговаривать, смеяться, пить дармовое вино и шуршать завернутыми в яркие обертки сладостями. Это шуршание, тяжелые шаги припоздавших театралов, громкие разговоры, перемежающиеся еще более громким смехом, продолжились и после того, как маленький щупленький капельмейстер взмахнул смычком и оркестр заиграл увертюру.

Теодор, сердито одернул, сидящего рядом с ним мужчину, который то и дело отпускал реплики, доводя до истерического смеха своего долговязого соседа.

– Так еще ничего не началось, – продолжая глупо улыбаться, ответил тот на замечание. Теодор его узнал. Это был Михаэль Трутман – промышленник и эстет, не пропускающий ни одного культурного события города. Его витиеватые статьи ни о чем можно было частенько видеть в различных городских газетах. И даже журналах, пока те не закрылись. Несмотря на успехи в коммерции Михаэль любил посещать различные музыкальные, литературные салоны, зная, что там всегда можно бесплатно поесть и выпить хорошего вина. Впрочем, он не отказывался и от плохого, если за него не надо было платить.

– Вы так считаете? – Теодор мог бы вступить с ним в полемику, относительно того – является ли увертюра оперы началом представления, но не стал, поглощенный чарующими звуками оркестра. Правда его сильно раздражал сморщенный старикашка, который сидел через проход и прикрыв глаза мерно раскачивался, стараясь попасть в такт музыке. Когда же оркестр от пиано переходил к форте, он доставал из кружевного манжета безразмерный носовой платок и на фортиссимо громко с надрывом сморкался в него. Эту процедуру он проделывал каждый раз, как только звучание оркестра достигало апогея. Впрочем, и без старика было достаточно любителей музыки, которые делали все для того, чтобы слушать ее стало невыносимо. Теодор долго старался терпеть коллективное издевательство над Моцартом, пытаясь сосредоточиться на игре артистов. Тем более, что пели они профессионально. Особенно хороша была молодая симпатичная певичка, исполнявшая роль Царицы Ночи. Когда она запела его любимую арию: «Ужасной мести жаждет сердце» у Теодора от восторга даже слезы выступили на глазах. Но в тот самый момент, когда ее хрустальный голос достиг небесных высот, над его ухом раздался скрипучий голос Трутмана:

– Эй, человек, принеси мне еще бокал вина! – Михаэль уже заметно раскрасневшийся от излишнего употребления дармовой выпивки, привычным жестом подзывал к себе прохаживающегося вдоль рядов облаченного в красную ливрею слугу.