Оказавшись посреди длинной, пустой улицы, уходящей на десятки километров в обе стороны и окружённой высокими, современными зданиями, я почувствовал себя одиноким. Бредя среди нескончаемых свалок мусора и разбитых автомобилей, я тщетно искал хоть какие-либо признаки людской деятельности, но не находил их. Это был настоящий антиутопический пейзаж, в котором, сдавалось, человеку уже не было места; как и умиротворению, поскольку за кажущимся спокойствием определённо скрывалось что-то непостижимо опасное – я осязал это при каждом дуновении ветра или шорохе под ногами. Над этим городом повисла «абсолютная тьма». И это была не тьма от отсутствия электричества или солнца, это была социальная тьма, сотворившая реальность, в которой порядок априори не был возможен – настолько глубоко та застряла в этих «бетонных, умирающих коробках».

«Есть кто?!» – в итоге выкрикнул я. Но эхо вернуло мой вопрос назад, задушив его беспробудной тишиной. «Неужели во всём городе не осталось ни одной живой души? – негодовал я. – Куда же исчез безымянный ангел, что привёл меня в сознание? Где те, о ком она говорила мне? А этот культ?.. даже его как будто не существовало. И где я всё-таки находился?!»

Очевидно, сохрани я память о былой жизни, то смог бы разобраться в произошедшем здесь, но пребывая в забвении, мне ничего не оставалось, кроме как анализировать случившееся через призму услышанных в госпитале слов. Но, несмотря на их ощутимую достоверность, моим умом по-прежнему овладевали вопросы и сомнения, а всё, что я мог противопоставить имеющимся знаниям – это жадные поиски хоть какой-либо непоколебимой истины. Оттого я смело шёл вперёд, пренебрегая потенциальной опасностью.

Спустя час полуночных скитаний я увидел, что из-за угла очередной кирпичной многоэтажки пробивается тусклый свет, мерцающей дорожкой тянущийся через всю проезжую часть. Это был добрый знак, разъяснивший, что мои искания увенчались успехом. После того как я свернул в освещённый переулок, перед моим взором предстал источник света – испускающий редкие языки пламени, дырявый бак, с несколькими поленьями внутри. Он чётко рисовал очертания двух мужчин около него. Подойдя ближе и оценив внешний вид этой парочки, я догадался, что те были бродягами. Они грелись у открытого огня, протянув к нему руки в перчатках без пальцев, и, перешагивая с ноги на ногу, всё время о чём-то причитали, притом, сдавалось, каждый о своём.

Заметив меня, они умолкли и, не шелохнувшись, отвели взгляды, видимо, для того чтобы избежать разговора с незнакомцем. Став рядом, я непредосудительно протянул ладони к очагу, начав усердно тереть их друг о друга. Лишь в этот момент я заметил, что на улице было очень холодно. Должно быть, озадаченный происходящим я попросту не обращал внимания на погоду. А ведь было чуть выше нуля градусов. Ни пальто, ни водолазка с брюками, одетые на мне, не согрели бы меня так, как этот импровизированный костёр; отчего я, впервые за сегодня, ощутил хоть толику удовлетворения от положения, в которое угодил.

– У тебя не найдётся пробирки «танка», приятель? – в конце концов молвил наиболее возрастной бездомный, выглянув из-под капюшона. Разумеется, он тоже был носителем рагмы, в отличие от его друга, который, резко обернувшись, подхватил с полуслова: «или бутылочки старого доброго ликёра?» Он, к моему удивлению, оказался обладателем здоровой наружности.

– Боюсь, что не имею ни того ни другого, – ответил я и, следом за их безрадостным вздохом, спросил: – «танк» – это наркотик, верно?

– Танк – это звёзды на небе, брат, которые падают прямо тебе в глаза, очищая твой рассудок от всего негатива, что пропитал этот гнилой город, – залепетал отмеченный недугом мужчина. – Брат, это счастье, что, словно сахар, тает на твоих устах, оставляя сладкий привкус эйфории. Это…