– Анатолий Константинович[258], а вы как думаете? Ведь тогда на лоне природы пропеть с Евгеньей свет Харитоновной дуэт «С тобой вдвоем сколь счастлив я…» совсем иной смысл получится, не так ли?

– Ну что ж, Лев Николаевич, я всею душою следую за вами. Мне терять нечего. Я давно сжег за собою корабли, покончив расчеты с университетом, с цивилизацией… О возврате мне и думать нечего. Лично я полагаю, что всякая деревенская девка или баба – вроде Алены свет Ивановны или Евгении Харитоновны не в пример привлекательнее наших тепличных восковых фигурок, в которых еле тлеется жизнь, – ответил Анатолий Константинович.

А Сергей Леонтьевич[259] только недоверчиво качает головой.

– Вижу, вижу, что вы не одобряете нашей идеи, – заметил Лев Николаевич.

– Нет, Лев Николаевич, вашей идее я сочувствую, она мне нравится, но только в перспективе, на практике же, мне кажется, она трудно осуществима. Подумайте, возможно ли сочетать две крайности, два несочетаемые начала, два противоположных мировоззрения, ничего общего между собою не имеющих и взаимно друг друга парализующих. Это во-первых, а во-вторых, природа и жизнь человеческая скачков не любят. Вам предстоит не книжки читать, не узоры плести и не в идиллию играть, – нет, ваша новая жизнь на первых же порах предъявит к вам самые реальные, самые насущные требования. Крестьянская жизнь, крестьянский труд – не забава. Чтобы научиться сеять, жать, молотить, пахать, боронить, нужно пройти жестокую школу труда, на изучение которой придется потратить не один десяток лет. Ведь вопрос не в том, нравится мне или не нравится ваша идея общежития, а в том, способны ли мы осуществить ее в нашей колонии, с нашими познаниями и силами. Дело – одно, а иллюзия – другое. Нет, Лев Николаевич, как ни заманчива ваша мысль, как ни очаровательны ваши деревенские красавицы, но членом вашей колонии, при всем моем сочувствии к ней, я отказываюсь быть.

– Не огорчайте нас, Сергей Леонтьевич, вашим обычным скептицизмом, – заметил ему Анатолий Константинович, – мы не неволим вас вступать в нашу колонию с непременным условием связывать себя узами Гименея. Оставайтесь девственником до конца жизни. Это ваш удел, скептик вы этакой! Только имейте в виду, что при распределении занятий в нашей будущей «утопии» мы нашли бы вам подходящее занятие, – выбрали бы вас общественным пасечником, и ходили бы вы за нашими пчелами, изучали бы их жизнь и нравы, приносили бы нам соты, а мы поочередно вас кормили бы, обували бы и жалованье платили, с условием «не уезжай, голубчик мой, не покидай страны родной!»…

– Пожалуй, на таких условиях я согласен и спорить с вами не буду, готов принять ваше предложение, потому что оно практически осуществимо и по роду моих занятий оно мне близко, – решил Сергей Леонтьевич.

– Ну и прекрасно, вы среди пчел, а мы с Львом Николаевичем «на краю – на юру», при сельце Ясенки, устраиваем свой однодворческий поселок и будем наслаждаться прелестями здоровой, деревенской жизни, – ответил ему Анатолий Константинович.

Не раз возвращались мы к излюбленной теме об устройстве жизни на новых началах, была даже предпринята экскурсия для осмотра пустопорожней земли, принадлежащей Льву Николаевичу, годной под поселение, но как самый осмотр, так и все дальнейшие разговоры ни к каким результатам не привели, дальше воздушных замков и прекрасных мечтаний не шли.

Редакция и контора по изданию журнала «Ясная Поляна»[260]помещались в Москве. В. М. Попов, негласный редактор и секретарь редакции, слал из Москвы одно требование за другим об уплате типографских расходов по предъявленным счетам Катковской типографии. Студенты-учителя, приезжая на съезды в Ясную Поляну, просили для надобности школ и для своих личных нужд отпустить им «аванса». Сотрудники за напечатание статей своих в журнале и в детских книжках требовали гонорара. Графский староста ежедневно докладывал о работах, сделанных в огороде, в саду, в поле, в риге при молотьбе зерна. По субботам контора выплачивала поденным недельный заработок. Экономия и графский двор имели свои особые требования. В конторской кассе нередко ощущался недостаток денег. Управляющий имением немец Ауэрбах, рекомендованный как ученый агроном, однажды встретился с нами на одной из прогулок и, когда кто-то осведомился о какой-то покупке, отрицательно качнул головой и на вопрос Льва Николаевича – «почему», постукивая двумя медяками, иронически, ломаным русским языком, заметил: «Вот все наше казначейство, все наше казначейство». Эта рискованная фраза не прошла ему даром. Всех занимал один и тот же неотложный вопрос – деньги и деньги. Но где их взять, вот задача?