Краем уха он слышал, что Бацеха встретился с кем-то и был разговор. Один мужик, короче, начал совать свой нос в чужие дела, стал проявлять интерес к районной бухгалтерии и вообще раскачивать лодку. Подробности неизвестны. Сейчас он с семьей на станции. Нужно сделать первое предупреждение.

Часа три они кружили по проселочным дорогам. Сумерки – первая завязь тьмы, зародившаяся в низинах. Затем чернота сгущалась, набухала, ползла вверх по склонам. Наступила непроглядная ночь, сопки исчезли, они лишь угадывались по спускам и подъемам двух рокотавших мотоциклов. Только Бацеха мог найти нужную им дорогу. Остановились на окраине селенья. Парус не знал этого места, или не узнал в темноте – он ведь успел в поисках заработка покружить по степи с Бедой и Капитаном.

Заглушили мотоциклы и подошли к калитке. За ней небольшой участок и деревянный дом. На соседних участках захлебывались от лая собаки. Осмотрелись по сторонам. Бацеха счел, что все спокойно. На лай он внимания не обращал. Взял у Паруса лапу. Судя по покосившемуся забору, дом небогатый.

Эти голоштанные правдоискатели вечно путаются под ногами.

От одного движения калитка слетела с петель. Мотоциклы оставили снаружи, Парус должен был стоять при них, как часовой. Бацеха, хромая, пересек двор, поднялся по трем деревянным ступенькам на крыльцо и, орудуя лапой – в его руках она казалась невесомой и всемогущей, как волшебная палочка, – сковырнул висячий замок. Дернул ручку. Дверь не открылась. Внутренний запор. Скок и Копыто топтались сзади, о чем-то перешептывались. Парус, в темноте не видевший, но скорее угадывавший по смутным движениям фигур на крыльце, что происходит, чувствовал, что от волнения сердце колотится все сильнее. Бацеха вставил острый загнутый конец лапы в узкую щель, слегка поднажал, затем навалился всем корпусом, как на рычаг. Сухой, деревянный треск. Теперь Бацеха уперся в дверь плечом и снова давит на лапу. Копыто помогает, Скок матерится. Еще чуть-чуть. Снова треск.

Дверь – настежь. Путь открыт. Дело пары минут – и ночные посетители заходят в чужое жилище, хранилище чужой, незнакомой жизни.

Три фигуры скрылись в черноте дверного проема. Через минуту в доме вспыхнул свет. Парус подумал, что там кто-то есть, и хотел убежать, но вовремя сообразил, что свет включили сами незваные гости. В чужой дом Бацеха шел без фонарика, он послал Скока шарить по стенам в поисках выключателя.

И вот бедный Парус ждет один у сломанной калитки.

В доме никого, вокруг тоже ни души. Парус понимал, что бояться нечего, но ему все равно было страшно. В незнакомом месте, среди уходящих в черноту глухих заборов, во тьме, переполненной несмолкающей яростью, которую песьи пасти злыми клочьями бросали в порывы холодного степного ветра, одиночество Бориса Паруса было тягостным, тревожным, чреватым угрозой. Даже стало мерещиться, что кто-то подкрадывается сзади. Парус старался успокоиться. Он мысленно повторял очевидные, всем известные вещи, потому что ничто так не успокаивает, как банальности. Он утешал сам себя, как добрая мать утешает испуганного ребенка. Все будет хорошо, не надо бояться. Вот чужой дом. В него всегда надо входить открыто, не прячась, не таясь. Потому что соседи крепко-крепко спят. Они очень устали и отдыхают после трудного дня, полноценный ночной сон полезен для их здоровья. Они сами позаботятся о том, чтобы ничего не видеть и не слышать. Это их прямая обязанность, их добрососедский долг. Зато утром эти простые люди будут рады-рады, что приходили не к ним. Может быть, они еще будут рады, что приходили к тому, кто живет рядом с ними.