Так вот. Кто размещается у дороги, ведущей направо, отбыв назначенные правосудием сроки, отправляется, как водится, восвояси, стремясь добраться до постоянного места жительства. Но бывают и такие, кому некуда ехать. А кто нашел приют у дороги, ведущей налево, – тому срок мотать не нужно. Просто иногда медицинское учреждение переполняется, пациентов размещать негде, и тогда способных к самостоятельному существованию объявляют исцелившимися и выписывают. Покинув огороженную территорию, психи тоже, как могут, стремятся к местам постоянной прописки.

Однако и среди них находятся те, кто лишен óтчего дома или кого совсем там не ждут.

Неисповедимыми путями некоторые из освободившихся справа и слева попадают в несуществующий поселок и оседают в нем. Конечно, не всякий из забредших сюда может здесь выжить. Для этого мало научиться добывать средства к существованию, что само по себе непросто, – нужно еще найти правильное, подходящее место в небольшой людской стае, пестрой и разнородной, но умеющей быстро объединяться в нелюбви и жестокости – в нелюбви к чужому, к слабому, к тому, у кого сейчас есть больше, чем у других.

Особенно трудно пережить зиму. Хотя сильные морозы в этих степях редкость и ртуть термометра почти никогда не опускается ниже двадцатиградусной отметки, здешние зимы все же пугают не холодом, их злость сосредоточена в ветре.

Этот ветер может дуть целыми днями, равномерно и равнодушно, не усиливаясь и не ослабевая, словно где-то включили маховик гигантской воздушной турбины. Он никому не дает пощады – через полчаса и крепкий сибиряк, добрый молодец, привыкший к самым лютым морозам, и маленький коренастый якут, закаленный бесконечностью снежных равнин, будут дрожать и ежиться, как два мокрых щенка.

Местность здесь холмистая – сопки вздымаются застывшими волнами бескрайнего моря. На их вершинах земля камениста и бесплодна. В низинах порой заметна зелень, но трава быстро жухнет и желтеет. В середине короткого лета она торчит колючими клочьями. Видимо, вместе с колхозом здесь закончилась и сама природа. Осталась сухая ненужная земля. Она не способна быть почвой, она – залежи пыли, море безводного праха, которого не унести даже самому сильному ветру. Кое-где эта земля зло слоится серыми пластинами колотого камня с неровными, острыми краями – она рада уколоть, поранить, изрезать, а местами собирается в тяжелые, черные валуны – темные сгустки векового бесплодия.

Старуха стихла, она перестала выть, заползла в свою нору, задев по пути свисавший с потолка провод. Он долго, тоскливо покачивался в середине пустой комнаты.

Ночью из комнаты тихо выходит пустота, она осматривается вокруг и неслышно спускается с разбитого крыльца, чтобы полностью завладеть поселком. Среди развалин нет светящихся окон, не слышно голосов, не видно никакого движения. Пугливое время тихо крадется, как осторожная кошка, бесшумно пробирающаяся по темному, безлюдному пустырю.

Никто не считает дней. Только однажды под утро слышится отдаленный рокот. Два мотоцикла один за другим медленно двигаются по петляющей в степи дороге. Хозяин возвращается с ночной работы. Светает. Пустота прячется в свое логово. Здесь и там просыпается слабая жизнь. Кто-то семенит к старой водокачке. Откуда-то тянет запахом дыма.

А в большой землянке, серым холмом горбящейся напротив бывшего общежития, готовится маленький праздник.

Деревянный стол, грубо выкрашенный белой краской, служит постаментом для странного натюрморта. В экспозиции представлены: унты новые – одна пара, коньяк армянский, три звездочки – одна бутылка, тушенка говяжья – шесть банок, лак для волос – один флакон, телевизор маленький, плоский, производства Белоруссии – одна штука.