А вот Петруху недолюбливают. Он это чувствует, и хотя виду не показывает, но переживает остро. И людям старается услужить, в помощи ниеогда не откажет. Но все усилия укрепить авторитет перечеркиваются по утрам, на «нарядах», – словно, Бес под ребро толкает. Федька – мужик ушлый. Зная, что за Петрухой проверять не надо, – все сделает «тип-топ», – он посылает его именно туда, где требуется кропотливость и аккуратность. А такие работы, как правило, оплачиваются «жиже», – и потому редкий наряд без схваток. Нередко Петруха осиливал, чем злил мужиков, потерявших заработок. Но знали за Петрухой и подбирать разбросанное. Кое-кто пострадал за это даже своей зарплатой, – эти недолюбливали сильней.

Но даже и эти не могли не уважать Петруху за умение и сметку, да еще и за то, что оказав помощь, он не брал расчета, хотя и не понимали этого. Не понимал Петруха и сам, но, как только дело доходило до расчета, он вдруг испытывал странное беспокойство, похожее на стыд, или еще что-то подобное, краснел, и категорически отказывался. К выпивке же относился с явным неудовольствием, хотя и трезвенником не был.

И вот он умирает.

Петруха еще раз встрепенулся, и предпринял последнюю, отчаянную, попытку спастись, вырвав бороду по волосинке. Но боль оказалась нестерпимой, и, к тому же, не слушались уже и пальцы.

«Как же это волки попавшую в капкан лапу перегрызают?», – подумал, было, но мысль скользнула вяло, и уже не вызвала в нем ни обиды, ни отчаянья, ни страха. Ничего. Петруха больше ни о чем не думал. Стоя в нелопой позе, он засыпал.

6

Очнулся он от испуганного крика:

– Петро, что с тобой?

Не заметил Петруха, засыпая, как заскулил, словно самый разнесчастный пес. Он уже не слышал себя. Он вырубился. И выл.

«Как по покойнику», – Неприятно придавило ухо, – И Федор поспешил домой, хотя вот уже дней десять – ни дождя, ни солнца, а сегодня вдруг да вызвездило. Обычно в ритуал перед сном входит не только поход «до ветру», но и, как ни странно, послушать собак

Сегодня Федор малость припоздал, – и большинство из них уже спустили с цепи, – вместо скулежа отовсюду доносится веселая перекличка лаем.

«Леха Илларев почему-то Полкана не выпустил? Ага, выпускает. Санины к сыну уехали. Рекс теперь до утра будет скулить. А это-то кто? Санька Иваньков со своей Найдой в лес уехал. Берту грешно не узнать, а это? Вой какой-то чудной? – Федор недоуменно потер черепушку, и, зябко подернув плечами, взялся за щеколду.

«Однако…», – дверь он так и не открыл. Машинально пошарил по карманам – закурить бы, – но сообразил, что стоит в одном исподнем.

«И не собака, как бы, и воет, не понятно, откуда». – и тут же, возбужденно хлопнул себя по лбу: вой-то доносился от Петрухиной бани. Человеческий вой.

В одном исподнем Федор выбежал за калитку.

«фонарик бы взять», но сам уже выбежал на улицу.

Наощупь бежать не пришлось, – луна уже поднялась над крышей его дома, и тропа к бане хорошо просматривалась. Правда, в бане было темно, и спотыкаясь и чертыхаясь, пришлось добираться наощупь.

– Петро, что с тобой?

– Б-б-бо-бород-а, – Только и сумел вымолвил Петруха.

– Ах ты, мать моя честная. Да, как же это ты так? – Запричитал Федор. – Да, как же тебя угораздило-то? Вот сердешный. Ишь как замепз. Вот ведь как …. Да, что делать-то?

– Б-б-бо-бо-бороду отрезай!

– Подожди, бревно подниму ….

Но и ему, как он ни тужился, бревно не поддалось.

– Режь, говорю, голову, – Отчаянно прохрипел Петруха, теряя самообладание.

– Да как же бороду-то? Пошто Давай-кось вдвоем: ты топором, и я… топором. – Засуетился Федор.

Так и сладили.

Бревно поддалось, высвободило бороду, и Петруха без сил опустился на шпалу, и заревел в голос.