Емельян Иванович свою дочь за Петруху не отдал. Ну, и прогадал, конечно. Как-то, слишком быстро прошмыгнула Ольга два своих замужества, и внуков не подарила, и уже не скрывала свои претензии на Петруху. А Зинаида это видела, и молчаливо боялась, когда-нибудь проиграть.

Ну, вот и заканчивается их соперничество. По красоте Зинаида, вне всякого сомненья проигрывает Ольге, но мать была права: «С лица не воду пить, а все остальное в Зинаиде – божий дар. Бери ее в жены. Потом мне в ноги кланяться будешь». Так и вышло.

«Что же ты наделал, дурашка?», – Виноват, – наделал, – и больше никогда не услышит этой ласковой укоризны.

«Хы! ХЫ! Хы! ХЫ!»

«Не терпится, что ли? До утра дождаться не можешь?».

Теперь-то уж что? Теперь уже все можно. Пугануть напоследок, но из горла вырвался только сип, и… нетрудно догадаться, что в огороде он – один, – как перст один.

«Это я снова прыгал?», – растерянно удивился Петруха, – удивился тому, что уже и тело перестает спрашивать у него позволения.

Шпок! Ш-ш-ух! Это в предчувствующую преждевременный заморозок землю звучно ударилось яблоко и прокатилось по траве. «Антоновка», определил Петруха место падения яблока и удивился: «Рано что-то».

Ему сильно, до нетерпения, захотелось вдруг яблок, захотелось именно Антоновки – тугого, истекающего соком в месте укуса, плода. Он даже судорожно сглотнул слюну. Голова дернулась, подбородок сильно дернуло, но боль уже была тупой.

А ведь ему больше не едать яблок, – прошлась по голове опустошающая мысль, скользнула к сердцу, – «Разве так бывает?», – И Петруха ощутил, что снова замерзает.

Снова начал, было подпрыгивать, но сил больше не оказалось, Он раскачивал, изгибал неподатливое, словно бы, чужое тело, но все медленнее и медленнее, хотя временами и казалось ему, что ое все еще прыгает. И, все равно, он уже понимал, что нет, не выживет, замерзнет.

Тяжелая обида вскипала в сердце, и хотя она и подгоняла его, но уже было понятно, что это она отбирает последние силы. Скоро они совсем покинут его, ноги подогнутся, – и он повиснет на бороде, не в силах подняться.

Сразу-то он не умрет, – видимо, не всех сразу в ад отправляют, кого-то и в холодильник. Но, все равно, конец один, и все, к чему стремился, пойдет прахом. Уже завтра снимут с Доски Почета его фотографию, под которой написано: «Петр Николаевич Рогов, лучший плотник-механизатор совхоза». Так, скажете, не бывает? Но ЛУЧШИЙ – это вам не мелочь по карманам тырить, это вам не Шкворень. А впрочем, что – Шкворень? Тощ, да не переломишь. Шкворнем прозвали Петруху за его худую длинноту – метр девяносто три на мятьдесяд девять кэгэ. Ну, и что? Шкворень, так Шкворень, не бьют, чай. Главное – ЛУЧШИЙ. До этого он был просто лучшим плотником. Правда, Петруха перешел в механизаторы потому, что это дело прибыльное. Но никого это не касается. Сам Сергей Данилович, Главный Инженер, направил его на краткосрочные курсы, хотя и не без нажима со стороны Петрухи. Плотники в совхозе все еще очень нужны.

Впрочем, Сергей Данилович, – в чем сам признавался, – не прогадал. Курсы Петрухе нужны только для корочек. А успевал он всюду. В страду – он – на технике, в межстрадье – на стройке. И еще ни одна большая стройка без Петрухи не обошлась.

Все свои специальности Петруха обрел самоуком: сметливым глазом да тайными тренировками. Может и на токарном немного работать, и по кузнечному делу, но уж плотничья сноровка от деда досталась, который большим мастером был. Найдется ли хоть один дом, где не сохранилась вещественная память о нем? А ведь и прожил немного. Ох, если бы не война!