– Добрый день, сударыня, – учтиво поздоровался Горский.

«Голову держит ровно, но с опаской, так и норовит отвести взгляд в сторону. Вероятно, из мещан».

– Здравствуйте, – тихо пролепетала она. – Прошу вас, проходите.

– Благодарю.

Перед тем как войти, коллежский секретарь несколько секунд осматривал внутреннюю обстановку.

– У доктора сейчас пациент. Вам придется подождать, – предупредила дама. – Прошу вас, присаживайтесь.

С этими словами она удалилась, оставив Антона Федоровича в крохотной передней наедине со старенькой банкеткой. Помещение оказалось настолько тесным, что если бы не замызганное треснутое окно, выходившее на спуск, впору было ощутить себя жуком, посаженным в спичечный коробок. Между тем здесь, точно в народной сказке, имелось три выхода. Первый, разумеется, на улицу. Второй – во внутренние, надо думать, жилые покои. Ну и за третьей, самой более-менее презентабельной дверью слышался мягкий неразборчивый баритон. Там, по всей видимости, проходил сеанс терапии.

Коллежский секретарь присел и тотчас почувствовал себя некомфортно. Если бы его сейчас кто-нибудь увидел, то непременно бы над ним посмеялся из-за комичности обстановки, в которой он очутился. Находиться в глупом положении Горскому ужасно не нравилось и ужасно его злило. Будто самая комнатка провоцировала пациентов на агрессию и необоснованное проявление ажитации.

«Здесь любому здоровому покажется, что он больной. Интересно, что это: намеренная проверка нервов до встречи с врачом или дефицит пространства?»

Исходя из скромных размеров домика, второй вывод звучал убедительнее.

В кабинете невропатолога начались физические упражнения. Скрип половиц перемежался с хрустом суставов. Несколько раз пациент умолял доктора «прекратить» и «сжалиться», неожиданно ойкал и резко выдыхал, точно его щекотали.

Антон Федорович терял терпение. Он хорошо понимал, что нервничать на приеме (пусть и деловом) у невропатолога не следует, однако ничего не мог поделать с тягостным чувством ожидания.

«Мыслящий человек, – успокаивал себя коллежский секретарь, – из любого простоя извлечет выгоду. Стало быть, есть прекрасная возможность обдумать насущные дела, спланировать будущий день или просто разобраться в самом себе».

Но вот насущных дел у письмоводителя не нашлось, а рефлексировать в подобной обстановке отчего-то не хотелось. Единственное, что̀ занимало его в ту пору, а вернее кто, – пресловутые вокзальные карманники.

«Неплохо же Лютиков живет, коли может себе позволить серебряные «Жорж Фавр-Жако». Не золотые, конечно, но и не мельхиоровые. И что собственно он делал на вокзале?»

Чем больше Антон Федорович размышлял, тем больше личность Лютикова его отталкивала. При расследовании всякого дела самое губительное – это субъективизм. Необходим единый равный подход ко всем действующим лицам, чего добиться крайне непросто, а порою и невозможно. Коллежскому секретарю пришлось приложить немало усилий, чтобы успокоить разгулявшуюся фантазию.

– С вас рубль пятьдесят, – послышалось за дверью.

«Стало быть, прием окончен».

Горский напрягся. Очень скоро ему предстоит важная встреча.

Из кабинета доктора вышел довольно высокий и корпулентный мужчина, возраст которого угадывался с трудом. Он внимательно уставился на чиновника Министерства юстиции, как будто его здесь никак не могло быть. Вероятно, он испугался, что незнакомый молодой человек всё слышал, стал свидетелем чего-то строго интимного. Впрочем, очень скоро тучный господин удалился, потеряв к Горскому всякий интерес.

– Добрый день, – поздоровался Антон Федорович, войдя в кабинет.