Потом начальник встал и молча покинул кабинет.

Спустя минуту после того, как за начальником закрылась дверь, Тихон зашел в специальную кабинку в углу и нажал на кнопку внутри.

Тихон лишился родителей, когда ему было двенадцать.

Сейчас события того вечера всплывали в голове лишь в самом общем виде. Он запомнил их, как некое описание обстановки, которое, как он полагал, осталось с ним, скорее, по рассказам других людей об имевших место событиях.

Помнил он и отдельные вырванные эпизоды, общую картину из которых мог составить только взрослый человек. Для ребенка все происходило очень быстро.

Вот эти воспоминания точно были его собственными: метрах в ста от него едут отец с матерью на их развалюхе-копейке, папа резко поворачивает голову вправо, и уже через мгновение выкручивает руль в противоположную сторону. Автомобиль напрыгивает на встречную полосу, где просто стирается мчащимся по встречке самосвалом.

Это в кино – эффектные взрывы. Здесь все выглядело так, будто поезд сбил снеговика и тот просто разлетелся на мелкие куски, так, что через секунду уже и не вспомнить, как выглядело целое.

Дальше он помнил себя сидящим в отделении полиции, куда за ним пришли какие-то люди и буквально к вечеру отвезли в детский дом, раз никаких родственников у Тихона не было. Нигде. Он остался совсем один в этом большом, и особенно – для ребенка, мире.

Когда тебе не с чем сравнивать, то и происходящее с тобой ты воспринимаешь с одной лишь точки зрения, и как данность. Не задумываешься, что у кого-то жизнь может быть совсем иной, что твоя – ненормальна.

Заботой со стороны взрослых он был обделен, и детдомовские ребята отзывчивостью не отличались. Несмотря на это он рос понимающим внимательным мальчиком.

Развлечениями их, естественно, не баловали. Поэтому он выбрал для себя единственное возможное занятие, которое отнимало больше всего времени, – времени, когда можно не отвлекаться на свое незавидное положение: Тихон учился.

Их возили в обычную государственную школу. Конечно, со специальным уклоном, где занимались проблемными детьми и семьями. И Тихон не мог никак взять в толк, почему система выстроена такой жестокой. Разве же он был проблемным? Почему его, вслед за потерей родителей, лишили еще и права быть нормальным, общаться с такими «нормальными», каким он был, пока у него не умерли мама с папой? Зачем было выделять его положение так явно не только для него самого, но и для общества? Целая школа детей с особенными обстоятельствами. Хорошо, хоть, с планеты не изгнали.

Хотя, может, лучше бы и изгнали, чтобы такие, как он, могли свободно разгуливать рядом с себе подобными по поверхности Марса, а не передвигаться под конвоем два раза в день. Вот еще наблюдение: обычных детей тоже в школу часто отводят родители, но при этом такие дети не чувствуют себя подконвойными. Разница в том, что в семье в таком случае забота проявляется о ребенке, а в случае с детдомовскими – об административном интересе. Вдруг, выкинешь что, и директора с работы погонят.

Такая внезапно обрушившаяся самостоятельность толкала не только к депрессии, но в некоторых случаях и к глубоким размышлениям с элементами пристальных самокопаний.

Срабатывает по тому же принципу, как и обучение плаванию путем выбрасывания ребенка в открытый водоем. Предполагается, что он как-то сам по себе поборет страх и на подсознательном уровне вспомнит, как парил не то, что у мамы в околоплодных водах, но и даже в первичном бульоне: вроде как, все мы, на самом деле, произошли от рыб.

Но человек – существо социальное. И время, проведенное в детском доме, для Тихона было временем суровой депривации. От тепла заботливых людей. От возможностей, которые предоставляет маленькому человеку социум, если ему повезло не оказаться в такой незавидной ситуации.