– Ты за сколько баранов аттестат школьный купил?

– Это, за шесть, – честно признался Казар, – и нэмного дэньги давал.

– Немного деньги давал, это сколько?

– Ну, это, адын тысяч.

– Тысяча и шесть баранов! – захохотал Карпушов, обнажив жёлтые прокуренные зубы. – И как же ты летать думаешь с такими знаниями?

– Я уже на планер летал.

– Ну, у себя в Армении ты хоть на метле летай. А здесь училище. Ты ведь людей возить будешь.

–Товарищ преподаватель, мы ему поможем, – заканючила аудитория.

– И дроби все заставим выучить.

– Да, и таблицу умножения тоже.

– Он знаете, как на пианино играет? Сам Бах позавидует!

– О чём вы говорите? Ему в школу в третий класс надо. Да и самолёт не пианино. Нет, не просите.

Казар был парень честный, не жадный и безобидный в отличие от некоторых своих земляков. За другого бы не просили. И когда за него встал и попросил старшина группы Тарасов, Карпушов не выдержал:

– Хрен с вами! – махнул рукой. – Дам шанс. – Он порвал рапорт, а после двоек, выставленных задним числом, поставил тощую тройку. Подумал и поставил в следующей клетке ещё одну. – Если сдвигов не будет – извините!

И за Казара взялась вся группа. Он был моим соседом по кровати и больше всего спрашивал меня. За каких-то пять дней мы раздраконили с ним все дроби. Хотя бы он стал иметь представление, что это такое и как их решать. Таблицу умножения, хохоча и повизгивая, с ним учил Лёха Шеф.

– Не бойся, Гриша, – уверял его Николай Иванович Цысоев, – если все дроби решишь – уже считай, что сдал. Трояк обеспечен.

– А если нэт?

– Ну, тогда… – разводил тот руками. Мы, дескать, сделали, что могли.

И Акопян решил подстраховаться. Уже через три дня в училище появились два его старших брата. Один – директор таксопарка, второй – директор музыкального училища в Ереване. Осталось тайной, (что, как, за сколько) они уговаривали нашего командира роты и Карпушова, но после их отъезда Казара оставили в покое. А Карпушов, вздыхая и матерясь негромко, ставил ему тощие тройки за решение дробей.

Чем ближе были экзамены, тем больше и чаще листали мы конспекты. А в военном цикле уже сдали два экзамена: по общевойсковой тактике и военной топографии. Но больше всего боялись аэродинамики и самолётовождения.

Три раза в неделю – вот беда – были политзанятия. Ни зачётов, ни экзаменов по ним не предполагалось, и мы украдкой читали другие конспекты. Тем более, что занятия проводили всегда разные люди: замполиты, преподаватели и, иногда, даже старшины. А в последние недели нашего пребывания в батальоне явился вдруг сам замполит батальона – заместитель Юрманова по политической части Агеев.

– Вопросы задавайте, больше вопросов, – успел шепнуть назад старшина Тарасов. – Тяните время до звонка, чтобы не спрашивал.

Агапову посыпался град вопросов. Первое время он отвечал с удовольствием, но вскоре понял уловку хитрой аудитории: вопросы задавали только русские ребята. Азиаты же сидели молча, ничего не понимая в политической коммунистической марксистско-ленинской белиберде. И он сказал:

– Ну, довольно вопросов. Побеседуем о наших делах. Я буду задавать вопросы, а вы отвечать. Вопрос первый: что вы знаете о политических органах нашей авиации? Когда они созданы, для чего? Обрисуйте их структуру. Может, кто-то хочет добровольно ответить?

Добровольцев не нашлось. Каждый пригибался за спину впереди сидящего, чтобы его не спросили.

– Ну что же, скромность не худшее качество, – заключил Агапов. – Тогда попросим ответить, – Агапов не зная ни одной фамилии курсантов нашей роты (да и других не знал) уставился в журнал. – Попросим ответить курсанта Каримова.