Я ещё в первый месяц своего здесь пребывания написал ей большое письмо о себе, училище, своих планах, которые она, в общем-то, знала. Написал так, как будто у нас не было никакого недоразумения. Но ответа не получил.

––

Третий день исключительно тепло, плюс пять. А на солнце и больше. Нонсенс для февраля. Вдоль дорог начал таять снег, и от открывшейся от снега земли пошёл пар. И вот уже третий день надрывно каркает, собираясь в стаи, чёрное вороньё, нагоняя грусть. Обманутые капризной погодой птицы, вероятно, думают, что пришла весна. Погода по настоящему весенняя и как всегда весной хочется чего-то хорошего, весёлого и доброго.

Но здесь всё однообразно. Всё подчинено строгому ритму занятий, военному распорядку, не предусматривающему ни лишней радости, ни лишней печали, ни лишней заботы. А нет радости – особенно грустно в такую погоду и почему-то немного тревожно. И не понять причины. И ты живёшь с ощущением, что это радостное вот-вот произойдёт, отчего многое изменится в твоей жизни. Но что тут может измениться?

Уже завтра или послезавтра снова завьюжит, затрещат морозы, и развеет новый день все иллюзии, навеянные обманчивой погодой. И тогда всё встанет на свои места. Не будет снов, реже станут воспоминания, такие горькие и в то же время такие приятные. Не надо будет ждать писем.

Сегодня год, как мы не вместе. Вот и тогда в феврале было тепло, и был дождь. В этот день мы прощались с ней, гуляя по скверу на набережной. Ещё ничего не было сказано, Томка была весела, но весела как-то искусственно, я это заметил.

– Ой, Саня! Так хорошо сегодня! – воскликнула она, обнимая в сквере молодую берёзку. И погрустнела вдруг: – Но потом, после, всегда плохо бывает.

Я не придал тогда значения этим словам. А около дома были сказаны главные слова, ради которых она и пришла тогда ко мне. Из окна, помню, лилась песня.

Очень жаль, что иные обиды

Забывать не умеют сердца!

Но ведь не было никаких обид. Наоборот, был чудесный вечер, и мне подумалось тогда: как это всё же хорошо, любить такую девушку, любящую тебя. Удержи, я её тогда, возможно бы было всё иначе. Она ведь стояла тогда за закрытой калиткой и, мне показалось, плакала. Почему? Это для меня было тайной. Но не для неё. Была же какая-то причина.

И только теперь, спустя год, собрав всё воедино: письма друзей, её поведение – какие-то быстрые переходы, порой, от веселья к задумчивости и грусти, невольно заставили думать: большое влияние на неё оказывал отец, человек жёсткий, самолюбивый, с деспотическими наклонностями, абсолютно не терпящий иного мнения. Кроме своего. А мнение обо мне он мог иметь только одно: безотцовщина, мать больна, я – молодой человек без перспективы, помешанный на авиации. Работал в школе – тогда это было престижно, бросил. Ради чего? В итоге докатился до грузчика на заводе. Какое у него будущее? Да по слухам и парень хулиганистый. А слухи они не зря ходят. И с таким вот связалась его дочь! Его первая и самая им любимая из трёх дочерей. Стыдно! Мы-то ведь живём не хуже других. И не дай бог дойдёт до чего-то большего!

Да, Василия Ивановича, Томкиного отца многие могли понять. И больше всего его понимали её тётушки. Уж они-то меня не любили. Тогда, по крайней мере. А отец, в редкие с ним встречи, ни единым словом, ни жестом не показывал, что я ему неприятен. Собственно, как к мужчине он ничего и не имел. Не нравилась ему моя бедность. А мы, молодые, опьянённые любовью, на это тогда не обращали внимания. И не задумывались над этим. Хотя, и они-то по тогдашним меркам были не богаты. Просто некая зажиточность была, уверенность в будущем. Да ещё разве, мотоцикл «Урал» с люлькой был у Василия Ивановича, на котором иногда раскатывала Томка. Конечно, без прав. Правда, я ни разу так и не сел в него. На нашей улице был ещё один такой же – у Сашки Патина. Не его, конечно, а его отца. Но отец пребывал в основном в состоянии подпития и аппарат этот больше возил нас.