Ребята сразу пришли в себя. Несколько секунд тишины, потом один из них почти трезвым голосом сказал: «Володя, всё нормально. Мы сейчас спать ляжем». Я закрыл дверь и лёг спать.

Утром оказалось, что есть потери: двое курсантов не вернулись из города. Старпом Иван Иванович сказал, что «всегда так, хоть не заходи в этот Выборг» и хотел уже отрядить поисковую экспедицию в город. Но тут на причал подъехала милицейская машина. Двух недостающих курсантов вывели в одних трусах из машины и запустили по трапу на судно. Причём на спине у них были нарисованы зелёнкой красивые порядковые номера: 24 и 25. Так нумеровали посетителей городского вытрезвителя. Следом за ними милиционер занёс две стопочки аккуратно поглаженной и сложенной формы. Старпом сошёл на причал, о чём-то поговорил с милиционерами, и они уехали.

Выяснилось, что эти два лихих моряка в изрядно подпитом состоянии ночью решили штурмовать древний замок недалеко от порта. Полезли на его стену, используя трещины в камнях и прорехи в древней каменной кладке. Поднявшись метра на четыре, один из них сорвался вниз, упал как мешок и тут же заснул на земле. Второй спрыгнул сам. Скоро подъехала милицейская машина, отвезла обоих в медвытрезвитель. Там они приняли ванну и легли спать. Дежурный милиционер почистил и погладил их форму. Утром без лишнего шума отвезли их на родной пароход. Такие были порядки при Советской власти. Старпому, правда, пришлось заплатить по квитанции несколько рублей за обслуживание.

Мы хорошо посмеялись над этим штурмом древней крепости. Особенно нас забавляло, что ребят пронумеровали. Я в шутку сказал, что, видимо, это была 24-я и 25-я попытка взять эту крепость штурмом. Не так уж много за 400 лет. Капитан тоже посмеялся и приказал оставить этот случай без последствий.

Выборг. Древний замок-крепость

Наутро после этих трагических событий я попытался выяснить, кто же был этот смелый юноша, который бросился на меня в темноте. Но ребята не выдали героя. Сказали, что, мол, проехали, они были неправы. Только много позже за стаканом вина Боря Антипов, между прочим, мастер спорта по акробатике, признался мне, что это был он.

В Выборге к нам на борт прибыл незнакомый мне штатский человек. Довольно высокий широкоплечий мужчина лет сорока. Похоже, большой приятель нашего капитана. Это меня несколько удивило. Что тут делать на боевом паруснике штатским сухопутным? Спросил у старшего помощника, кто это такой. Иван Иванович округлил глаза и торжественно произнёс: «Это не сухопутный. Это морской писатель Виктор Викторович Конецкий!» – потом поднял указательный палец вверх и добавил важно: «Член Союза писателей! Будет наблюдать за вами, курсантами, набираться впечатлений для новых рассказов. Смотрите мне! Скажи ребятам, чтобы матом при нём не ругались!»

В. В. Конецкий в то время уже был широко известен как писатель-маринист. Но мы тогда о нём ничего не знали. Впоследствии он стал просто знаменитым морским писателем. А мог бы и не стать, потому что я мог быть причиной гибели этого замечательного члена Союза писателей. Сейчас расскажу.

Писатель Конецкий Виктор Викторович

Шли мы как-то из Таллина в Ригу. Погода ухудшалась, пошёл дождь, ветер крепчал и свистел в снастях, началась приличная бортовая качка. Капитан объявил аврал, надо было убавить парусов. Побежали по вантам, взяли на гитовы и принайтовали к реям брамселя на фок-мачте. Теперь нужно было спустить на палубу топсели на грот-мачте и бизань-мачте. Это такие треугольные паруса над гротом и бизанью. Стали спускать грота-топсель, и тут фал (верёвка, которой поднимается и спускается парус) заело в блоке. Блок этот прикреплён такелажной скобой на самом верху мачты. Верёвка каким-то образом залезла между металлическим шкивом (колесом) и деревянной щекой блока. Боцман, старпом и с десяток курсантов столпились у мачты. Дёргали фал, но без толку. Старпом, как обычно в таких случаях, хотел взбодрить нас яркими русскими выражениями. Несколько раз уже открывал рот, но вспоминал, что неподалёку за всем этим наблюдает стоящий рядом с капитаном член Союза писателей. Поэтому Иван Иванович закрывал рот, обхватывал голову руками и страдальчески стонал в полголоса: «О Господи! О Господи!…» От того, что он не может свободно выразить свои чувства, ему становилось плохо, лицо неестественно краснело, даже страшно за него становилось.