Командир улыбается – мне это отчетливо видно, мое зрение не то, что теперь, – и, напоследок по-приятельски махнув рукой, скрывается в ходовой рубке…

Ныне часто прохожу или проезжаю, иногда с женой и внуками, мимо этого старинного, построенного архитектором А. И. Дмитриевым в 1910–1912 годах в стиле ретроспективизма здания, в котором с 1944-го разместилось Нахимовское училище. С того дня прошло уже (почти по А. С. Пушкину) тридцать лет и три года, можно даже добавить – три месяца и три дня. Сейчас у меня самого, как у того командира крейсера, три большие звезды на плечах. Теперь я с внешней стороны «Питонии», однако мои глаза по-прежнему сами каждый раз, когда бываю здесь, отыскивают и отыскивают то мое окно. Иногда вижу там силуэт очередного ее воспитанника, которые издавна, возможно, с основания училища называют себя «питонами» (воспитанник, питомец, питон – так, кажется, нам говорили наши предшественники, а им – их), и всякий раз вспоминаю то чувство случайного весеннего восторга. Невольно перебегаю глазами с окна на ходовую рубку великого крейсера, участника настоящих славных, но забытых, увы, ныне боевых сражений бок о бок с легендарным «Варягом».

Как жаль, бесконечно жаль, что мой крейсер вывели из состава ВМФ. Нахимовцев до сих пор зовут внуками «Авроры», а ее обозвали странным словом «музей». Конечно, ее историческое прошлое ныне несколько утратило свое значение. Но уверен, что как бы ни были круты повороты истории государства (взгляни-ка на пример Германии), оно только тогда может называться великим, когда у него есть великая память своего прошлого и вместе с ней – высокая осознанность, преемственность этой истории, какой бы та ни была. Да и не мной это всё, в конце-то концов, придумано, ведь весь сегодняшний оскал западной демократии, направленный в нашу сторону, уже заставил мою Родину… (ох, как бы только пафосно это всё не звучало!) воскликнуть: «Великой стране вовсе не требуется Запад… Россия возвращается к себе самой. Россия возвращается в свою историю». И теперь, летом 2014 года, когда пишу эти строки, мне искренне верится, что моя «Аврора» вернется в строй боевых кораблей. Наши мальчишки-нахимовцы по-прежнему будут вместе с ее командой поднимать и опускать настоящий военно-морской флаг. И вновь над Невой взлетит песня: «Что тебе снится, крейсер “Аврора”, в час, когда утро встает над Невой…».

И вот тогда я приду сюда снова и снова, и, возможно, мне удастся увидеть в окне моего училища восторженное, как когда-то, лицо какого-нибудь нынешнего ее обитателя, вдохновленного звуками морской трубы и звоном склянок, возжелавшего вдруг просемафорить миру свой задорный мальчишеский привет, наполняющий паруса надежды. И мне, с не меньшей радостью, с чувством глубокой ностальгии и зовущим в этот прекрасный мир ощущением романтики под названием «морская стихия», захочется ответить ему и этому дорогому моему сердцу дому: «Привет тебе, милая моя Питония, от всех “питонов” восьмидесятых!»

Смогу ли? Смогу, точно смогу! До сих пор помню флажный семафор. А ты помнишь, “питон”? Ну конечно же, ты помнишь, ты всё помнишь…

Начало восьмидесятых.

Москва.

Красная площадь.

Первый день ноября… точнее, ночь, около двух.

Последняя генеральная репетиция к параду.

…«Большой сбор» объявили неожиданно, сразу после уроков в вечерней школе перед первым часом самоподготовки. Э-эх, поэму «Двенадцать» выучить не успел! Завтра злющий Пиллерс, начальник кафедры литературы в Ленинградском Нахимовском училище, капитан третьего ранга Петров и по совместительству наш препод, обещал на весь период московской командировки тотальный опрос поэмы устроить. Нашу-то милую русичку Аллу Борисовну в Москву в казарму не берут, она бы такой несправедливости не допустила: почти десять страниц наизусть, а тут еще бессонная ночь впереди…