– Тьфу, дурак он, а не леший.

Напряжение спало. Кто-то засмеялся громче других, кто-то чокнулся в воздухе рюмками – за то, что всё обошлось.

А я стоял. Смотрел на Гришку. И что-то внутри не отпускало. Потому что этот взгляд… Так не смотрят просто дурачки. Так смотрят те, кто видел то, что другим лучше не знать.

– Ты чего орал? – спокойно спросил я у местного слабоумного.

Гришка что-то промычал в ответ, явно неосмысленно, но, уловив мой ровный тон, понял, что бить его кочергой я не собираюсь. Даже улыбнулся, поправил на плече свой ржавый топор и, не говоря больше ни слова, юркнул в чащу, исчез, будто растворился в темноте. Ну а я повернулся к столу.

– А вы смелый, Андрей Григорьевич, – восхищённо воскликнул Мещерский, протягивая мне рюмку, доверху наполненную. – Напугал нас этот Гришка!

– А чего он, простите, по лесу-то с топором бродит? – спросил я, принимая рюмку, но пить не торопясь.

– Кто ж его знает, – отозвался уже начальник милиции. – Уже не первый год замечаем его в лесу. Так-то он безобидный. Жалко парня. Семья-то приличная, Лазовские. Уважаемые люди у нас. Но… вот дал бог им сына.

– И что, насколько он слаб умом? – уточнил я.

Ответил мне сухонький мужичок в очках, носивший аккуратно подстриженные усы и щеточку бородки. По его ответу я понял: медик. Ну, а учитывая, какой контингент здесь собрался, можно предположить, что главврач, не меньше.

– У него классическая олигофрения. Стойкая умственная отсталость врождённого характера, – вещал «профессор». – Либо генетика дала, так сказать, сбой, либо внутриутробная патология. Судя по всему, степень умеренная. Развитие – как у ребёнка лет шести-восьми.

– Восьми? – переспросил я. – А разговаривать не умеет.

– Наш Гриша Лазовский умом не блещет, но говорить может, – заверила медицина, похрустывая грибочком. – Речь, конечно, бедная, логика примитивная. Но имеется.

– Ему бы подлечиться. Орал так, будто режут.

– Больные с подобным диагнозом, бывает, издают такие вот истошные вопли. Но, уверяю вас, Андрей Григорьевич, Лазовский-младший совсем не опасен, но и самостоятельной жизни не ведёт. Его семья о нем заботится.

– Так заботятся, что ночью в лес с топором отпускают?

Я покачал головой, а про себя подумал – странное место этот Нижний Лесовск. Люди пропадают, озеро темнеет ни с того, ни с сего, дурачок с топором по ночам шастает. И никто, вроде, не удивлён. Всё как будто в порядке вещей.

Окружающие, заметив мою настороженность, стали наперебой уверять:

– Да он добрейший парнишка, Андрей Григорьевич.

– С ребятишками в войнушку играет.

– На речке червей копает, рыбачкам помогает.

– Только бы дали удочку подержать да леща вытащить. На всё готов.

Тем временем застолье продолжалось. Тосты шли один за другим. Каждый считал своим долгом мне подлить, будто сговорились: споить москвича любой ценой. Я вежливо принимал, но больше налегал на закуску – жирную баранину, соленья, сёмгу, чтобы не окосеть. Пару раз и вовсе незаметно вылил рюмку под стол – в траву, как в воду.

Нет, трезвым оставаться не собирался, но голова должна быть относительно ясной. А вся эта чрезмерная местная радушность… слишком она уж настойчивая. И это меня слегка настораживало.

– Ну что! – хлопнул по столу Шамба. – Предлагаю в баньку! Дрова берёзовые, венички эвкалиптовые – с родины мне передали! Это вам не пихтой париться!

За столом зашевелились, загудели. Кто-то уже откровенно был не в кондиции и, махнув рукой, отказался. Мне, как почётному гостю, предложили идти первым. Мол, остальные подтянутся. Шамба лично вручил мне аккуратно свёрнутый вафельный халат, полотенце и мягкие, новенькие тапки.