Я поставил рюмку, а присутствующие вздрогнули, смех мгновенно стих. Все разом обернулись туда, откуда донёсся этот крик.

– Это ещё что такое?.. – сдавленно пролепетал толстяк в круглых очках – кто-то из руководства базы «Промторг».

– Понятия не имею, – хмуро отозвался Мещерский.

Гости повскакивали из-за стола. Бутылки зазвенели. Кто-то от неожиданности опрокинул тарелку с огурцами.

Начальник милиции, подполковник Бобырев, должен был бы по всем законам выступить вперёд – погоны-то не для красоты. Но он, наоборот, чуть отступил, не отходил от лавки, озираясь из-за моего плеча. Рука его к поясу даже не дёрнулась, хотя у каждого уважающего себя милиционера там привычно должна висеть кобура. Да даже, если сегодня её там нет – жест всё равно остаётся. Но не у него.

Я взял инициативу. Схватил кочергу – тяжёлую, железную, ту самую, которой Шамба ещё недавно жар с мангала ровнял, – и шагнул в темноту.

Никто за мной не пошёл. Ни один из местных не решился поддержать и проверить, кто же так бессовестно нарушил веселье на нашем лесном банкете.

Только Мещерский, опомнившись, прокашлялся и крикнул:

– Андрей Григорьевич, вам бы фонарик… посветить не мешало бы!

– Сам справлюсь, – бросил я через плечо.

Но тот не отступился.

– Миша! – позвал он громко.

Из темноты фары машины моргнули и тут же погасли. Михаил, водитель, видимо, дремал за рулём, но от крика встрепенулся и теперь вылез, сонный, взъерошенный.

– Посвети! – рявкнул Мещерский.

Михаил нехотя пошарил в багажнике, выудил оттуда старенький рыбацкий фонарь – советский, на тяжёлых батарейках – и, ворча себе под нос, включил. Луч прошил темноту, выхватив край турбазы и пригорок, уходящий в лес.

Я шёл впереди. Под ногами похрустывали еловые иглы и старые ветки. Лес сомкнулся надо мной, как огромная хищная пасть – глухой, чёрный, пропитанный сыростью и тенью.

И вдруг темнота стала ещё гуще – фонарь погас.

– Да чтоб тебя! – раздался приглушённый мат Михаила за моей спиной. Видно, фонарь закапризничал, и он теперь тряс его, пытаясь наладить.

Я замер.

Впереди, буквально в нескольких шагах, словно из самого леса вырос силуэт. Фигура. Несомненно – человек. Только… он не двигался. Стоял, как вкопанный. На плече – предмет, похожий на… Твою мать, это что? Топор? Ну да, точно он…

– Топор брось! – скомандовал я твёрдо, чуть пригнувшись.

Кочерга – наперевес, рука готова к удару.

Человек не шевельнулся. Просто стоял. И я чувствовал – он смотрит на меня, хотя глаза его скрывались в темноте. И было в этом невидимом взгляде что-то нечеловечески тупое и в то же время цепкое, как будто мне противостоит не разум, а инстинкт.

И тут фонарь вновь вспыхнул. Луч прорезал мрак и вырвал из тьмы лицо таинственного незнакомца.

Молодой неряшливый парень. Лет двадцать – двадцать пять. Лицо… пустое, будто у манекена, и испуганное одновременно. В глазах – ужас, как у собаки, которую били слишком часто. Он боялся меня. Боялся моего голоса. А кочерга в моих руках, признаться, выглядела убедительно.

На плече у него и вправду топор: ржавый, тяжёлый, с тупым лезвием.

– Да это ж Гришка! – вдруг воскликнул водитель, с облегчением засмеявшись. – Гришка Лазовский, дурачок местный. Он у нас по лесу бродит. Любит по ночам шастать. Гриня, ну ты даешь! Вот ты орать…

А я стоял и смотрел на топор. Дурачок – не дурачок, а штука в руке его опасная.

– Гавриил Захарыч! – крикнул шофёр, оборачиваясь. – Всё нормально, это Гришка опять на свой маршрут пошёл!

Из беседки донеслось оживлённое обсуждение. Смех, вздохи облегчения, перешёптывания:

– Гришка, ну ты и перепугал…

– Да я думал, всё, леший!