– Да, да… Вы мне даете мысль… Это прекрасно… – несколько оживился Пятищев, тронув себя рукой по лбу. – Это подходит… Это отлично… Но княжна и капитан… Капитан – друг нашего дома, он так нас любит, любовь его доходит даже до слепоты, до обожания… Это преданнейший мне человек, оттого он иногда и выступает с необдуманными словами, с необдуманными действиями. Чуть кто против меня – он уж думает, что это мои враги… и бросается, накидывается на них. Княжна – вы сами видели: она добрая, хорошая старушка, но почти невменяемая… Вот что я с капитаном и княжной-то буду делать! Эх! – крякнул Пятищев.

– Переселяйтесь завтра сами во флигелек управляющего, и они все за вами в тот же улей, как пчелы за маткой, перелетят, – сказал Лифанов, залпом отпил с блюдечка последний чай и опрокинул на блюдечко стакан кверху дном.

Пятищев соображал:

– Мой милейший, мой многоуважаемый Мануил Сергеич, – обратился он к Лифанову, опять переврав его отчество. – Испытую еще раз вашу доброту. Позвольте нам всем остаться в этом доме еще на одну неделю, только на неделю, а сами переезжайте покуда во флигель управляющего. Только на неделю. А сами оттуда вы можете на ваших глазах и ремонт в доме производить. Мы не попрепятствуем. Голубчик! Согласитесь.

Пятищев схватил Лифанова за обе руки и крепко пожал их. Лифанов поднялся, отрицательно покачал головой и произнес решительно:

– Нет, ваше превосходительство, не подходит, совсем не подходит.

– Василиса Савельевна будет завтра же переселена из дома управляющего в домик садовника. Даю вам слово, – сказал Пятищев.

– Не подходит, – стоял на своем Лифанов. – Судите сами: я хозяин. Вы вот опасаетесь княжны и капитана… А я-то как же? Ведь я уж приеду с семьей. Меня самого тогда вся семья засмеет. Хозяин, полный хозяин, владелец – и вдруг приехал жить на задворки. Нет, уж оставьте… Совсем это не подходит и даже обидно… Так вот-с, я сказал… и слово мое твердо… Послезавтра… – закончил он. – А затем, до приятного… За чай и сахар благодарю покорно, ваше превосходительство. Пора ко дворам ехать. Будьте здоровы.

Лифанов взял картуз и стал раскланиваться, удаляясь в прихожую.

На дворе Лифанова ждали кровельщик Гурьян Васильев и маляр Евстигней Алексеев.

– Так когда же работать начинать прикажете, Мануил Прокофьич? – спрашивал кровельщик.

– Да уж вы назначьте, пожалуйста, верно, так, чтоб можно было рабочих послать, – прибавил маляр. – А то пошлешь, а капитан не допустит их и по шеям… Что хорошего!

– Послезавтра я переезжаю сюда, – отвечал Лифанов. – Подводы уж для всякого добра подряжены. Послезавтра я перееду и привезу сюда железо, обои, сурик и стекла… Стекла кое-где придется вставить… Ведь безобразие… Стекла разбиты и сахарной бумагой заклеены.

– Хозяева на срам… Что говорить! Все запущено… – вставил свое замечание маляр.

– Ну, так вот мы переедем послезавтра, а вы являйтесь на другой день с мастеровыми. При мне и начнете… – прибавил Лифанов.

– Вот так… Это будет лучше. А то где ж нам справиться с капитаном! Уж ежели вы, хозяин, не в состоянии, то где же нам-то, маленьким людям… – говорил маляр.

– Ну, уж тогда, когда перееду, я его так пугну, что своих не узнает, – похвастался Лифанов.

– Трудненько их выживать, Мануил Прокофьич… Ох как трудно! – покачал головой кровельщик Гурьян Васильев. – Вы думаете, что генерал выедут к послезавтра? Ни за что им не выехать.

– Нет, он дал мне слово, что ко вторнику он переберется в дом управляющего.

– Да ведь там мамулька евонная существует. Она так расположилась, что ее и данкратами не поднять. Прямо корнями вросла.

– Это Василиса-то? Генерал обещался ее перевести в домишко садовника. Ведь только неделю им здесь жить я позволил. Только на неделю генерал выпросил еще посуществовать здесь. Оказия! – покрутил головой Лифанов. – Оказывается, им и выехать некуда. До сих пор еще генерал ничего не сообразил, куда ему деться. Говорил, что в губернии будет жить, что уж и квартиру там нанял, а оказывается, что это все вздор, что и не думал.