В это время откуда-то из-за угла показался и сам Левкей – единственная мужская прислуга Пятищевых, оставшийся от целого штата дворни. Это был худой, высокий, но крепкий старик с полуседой бородой на темном, почти коричневом лице, изборожденным морщинами. На нем была шерстяная красная фуфайка с вставленными на локтях синими суконными заплатами, а на голове военная фуражка с замасленным красным околышком – подарок капитана. Подходя, он шлепал необычайно громадными серыми валенками, подшитыми по подошве кожей, и поклонился низко Лифанову.

– Истинно, господин хозяин, животы подвело – вот какое наше житье, – начал он, заслышав последние слова кровельщика. – Даже хлеба не вволю… Только картофель и едим, потому его у нас запас. Да и картофель-то генерал продал бы, да его зимой возить на продажу было нельзя. Послал он раз со мной один воз – я сморозил. А везти прикрывши – у нас ни войлоков, ни даже рогож нет.

– Вот так хозяйство! – прищелкнул языком маляр.

– Да уж какое хозяйство, коли ничего нет.

– Для чего же вы экономку-то держите? – улыбнулся Лифанов.

– А уж это не нам рассуждать, – уклонился от ответа Левкей. – Это дело генеральское… А только какая она экономка! Она экономкой-то и раньше не была. Зимой у нас она всех кур сожрала, так что генералу в Пасху красным яичком разговеться своим было нельзя. Капитан перед Пасхой поехал в посад, продал пистолет и ковер и привез ветчины, яиц и муки на кулич. Прислуге только по три яйца дали. Где это видано? На праздник по пяти аршин ситцу мне и кухарке. Ведь только из-за того и живем, что жалованье задержано, а то и я, и кухарка Марфа давно бы наплевали и сбежали. Возьмите, господин хозяин, меня на службу к себе, как переедете. Я здесь ведь все знаю. Могу рассказать, указать, где что было. – Левкей опять снял шапку и низко поклонился. – Заслужу вашей милости, – прибавил он. – Ведь я у него одиннадцать годов егерем жил. Про меня генерал худого ничего не скажут. Вином я мало занимаюсь. Пью, но чтоб малодушие к вину иметь – ни боже мой. Я егерь… Прирожденный егерь. Егерем у них поначалу был, а вот теперь пришлось всем заниматься. Дворник я, кучер и работник по всему дому.

Лифанов подумал и сказал:

– Что же, ты мне с руки. Старого рабочего человека, который бы знал здешнее гнездо, мне даже следует иметь. Ты сколько жалованья получаешь?

– Да что! Обещано было по восьми рублей в месяц платить, а только…

Левкей не договорил и махнул рукой.

– Ну ладно. Оставайся.

– Благодарим покорно, господин хозяин. Я вам заслужу. Я вам и в пяло и в мяло. Я на все горазд. Я и лошадь полечить, и корову… Собак-щенков натаскиваю так, что, может статься, во всем уезде такого другого человека нет. Будете охотиться, так я вам налажу охоту, что в лучшем виде…

– Да хорошо, хорошо, – перебил его Лифанов. – Ну, теперь пойдем и баню посмотрим, – обратился он к кровельщику и пошел по широкому грязному двору, когда-то усыпанному песком, но давно уже заросшему бурьяном и крапивой, что видно было по прошлогодним засохшим с осенних заморозков мертвым стеблям, около которых вылезала уже чуть заметная молоденькая травка.

Маляр и Левкей пошли тоже сзади. Левкей бормотал:

– Баня господская у нас была когда-то на отличку. Царь-баня, прямо можно сказать. Ну а теперь много надо плотнику поработать, чтобы на настоящую точку ее поставить. Полы провалились, стены рабочие закоптили. Да и водопровод не действует.

Осмотрев баню с кафельными печами и каменкой из крупных изразцов, с мягкими диванами в раздевальном отделении, но с провалившимися полами и вывороченным из топки котлом, Лифанов возвращался к своему экипажу, чтобы ехать домой, но, проходя мимо домика управляющего, вдруг услышал за собой оклик: