А зачем менять годами заведённый порядок? Иван взял с собой удочку, баночку червей, лёгкий акварельный этюдник, заряженный бумагой и инструментами для карандашных дел. И весело направился к ближайшим болотцам, чтобы лишний раз понаблюдать за природой, найти интересные сюжеты из её жизни, высмотреть и зафиксировать что-нибудь неожиданное в свой многотомный альбом.

И тут у Ивана было правило простое, почти как по-Маяковскому: поработал сидя – поработай стоя. И вообще, настоящего художника, как волка, ноги кормят. Ходить по миру надо, толкаться среди людей и деревьев, а не помидоры собирать.

Если не получатся этюды и наброски – будут караси. Не клюёт карась – будут этюды. Чёткая диалектика!

Когда Иван вернулся и с этюдами, и с карасями, он радостно закричал уже от калитки:

– Маша, таких карасей ты ещё не жарила! И этюдов таких ещё не было, а теперь есть!

А Мария, как деревянная, сидела на брёвнах рядом с умывальником. Перед нею стояли корзины и вёдра с помидорами, овощами и зеленью. Она ответила тихо:

– Да что я с тобою только не видела. Я видела всё. Только жизни не видела…

Её замкнуло, она что-то шептала и шептала приглушённо. И хорошо, что Иван ничего не расслышал.

На другое утро Иван опять сделался гневливым и психованным. Он заказал грузовую газель. Машина подъехала, и он загрузил в неё из мастерской кучу этюдов, картонок и готовых картин, взял снаряженный масленый этюдник, дополнительные кисти, тубы с краской, разбавитель-тройник, и тысячу всяких мелочей. И решительно отправился на малую родину. Замысел был простой: освежить старые связи, побывать в школах, в музее, встретиться с творческой средой и написать что-то новое, а в конце поездки устроить выставку для земляков. Успел для приличия позвонить Марии о своём внезапном отбытии в Оренбургскую область.

Ничего не сказала Маша, лишь вздохнула и пожелала доброго пути. А Иван по инерции кричал в трубку телефона из мастерской:

– Когда приеду? Как приеду. Ты лучше не жди. Может быть, я и вовсе не вернусь. Пока!

Иван клацнул трубкой по аппарату, выскочил на улицу, прыгнул в машину и сказал шофёру: – Поехали!

Как выяснилось, в родном краю все его былые родственные и дружеские связи оборваны или утрачены. Иван мыкался на газели то к одним, то к другим – нигде его не принимали.

Родного посёлка и родного родительского дома у Ивана не существовало. Давно. Неперспективным его крошечное поселение оказалось. Родители умерли, хотя и считались долгожителями. На родном месте – одни бугорки, да ямки, да несколько заброшенных крестов неподалёку.

В другом посёлке, где Иван работал в молодости, хороший друг и рыбак Окунев умер года два назад, а его семья переехала в соседний район. Очень долго не был Иван на родине, никому не писал, не звонил – думал, что она, родная земля и твердыня, никуда не денется. Земля и реки, вроде бы, те же, а людей как повыкосило.

В райцентре, где когда-то Иван учился в старших классах, из родных осталась одна единственная изба на берегу реки. И в ней жил его племянник, которого Иван никогда не видел. Однако надо куда-то приземляться.

Иван постучал в дверь. Племянник вышел, но сразу не пустил дядю за порог. Поговорили на улице. Он, племянник, был слишком дальним родственником, чтобы знать и помнить Ивана. Вышел он к художнику в каких-то замызганных трениках, в нестиранной бесцветной майке. На голове – немытые вихры.

А водитель газели уже сильно нервничал – ему пора возвращаться в город, а машина всё никак не доберётся до цели.

– Давай, разгружай, дядя, свои картинки, – разрешил племянник. – Но не удивляйся – у меня больная живёт и братан ещё при мне. Как договорились, ставь литр водки сразу, а потом деньги за проживание.