– Где, сейчас, он нашёл орешки? – удивляется брат, – На вулкане? Вулкан полностью под снегом. Здесь? На вершинах хребта Докучаева? Тут – тоже зима.

– Ну! – кивком соглашаюсь я, – Сейчас – заросли кедрового стланика закрыты снегом! Везде! Сейчас, медведь не мог кормиться орешками! А, значит – он это делал осенью. Это – спрессованные за зиму, остатки его осеннего корма! Так что – гарантированно! Это – пробка! И ни что иное…

Я снова склоняюсь над “объектом”…

– Остальная часть пробки, на восемьдесят процентов, состоит из пятисантиметровых отрезков жёстких стеблей хвоща, дополняемых всё той же скорлупой орешков кедрового стланика. По-просту – это жгут из кусков стеблей хвоща! Толщиной семь сантиметров.

– Что за хвощ? – интересуется Игорь.

– А? – я поднимаю голову, – Хвощ зимующий.

– Ааа! – улыбается Игорь, – Кучеренко пишет, что для дикого кабана, в Приморье, хвощ зимующий является основным и самым калорийным кормом в зимний период! А медведь и кабан – очень близки по питанию. И тот и другой – всеядные!

– Ага! – прикидываю я, – Значит и хвощ, в пробке – тоже, не случайный элемент! Медведь его осенью, по снегу, ел!.. Он же – вечнозелёный. Перед зимой заморозки всю растительность кончили. Кроме этого хвоща, да лизихитона – есть нечего было.

Пока я ковыряю медвежью пробку, Игорь осмысливает вслух, увиденное нами сегодня: “Саш! Послушай… Сегодняшний “слон” обновил метки на деревьях. В трёх местах! Он обозначил своё появление в районе проталин!”.

– Угу! – соглашаюсь я с братом, но голова моя, по-прежнему, занята анализом пробки, – Заметь, ещё, вот что! В пробке, скорлупа – только орешков! Никаких кроющих чешуй и сердцевинок шишек – здесь нет! Значит, точно – медведи шелушат шишки! Я в прошлом году, на вулкане, до этого додумался.

– Шелушат шишки?! – удивляется брат, – Я думал, медведь – такая огромная скотина, что как комбайн, просто жрёт шишки! Массой! Загружает в пасть, как в прорву!

– Хм! Посмотри сам! – предлагаю я, и брат склоняется над моим поддоном…

– Точно… Нет никаких чешуй и сердцевинок… Значит – шелушит!.. Вот, новость!

– Ну! Я, раньше, тоже думал, что жрёт! – киваю я, – Пока помёты не стал ковырять.

– А, ведь, действительно! – думает Игорь, прищурив глаза, – Чешуи кедровых шишек непременно были бы в помёте! В зрелой шишке они – как камень, одревесневшие! Он бы их не переварил!

– Ну! Не переварил бы! – соглашаюсь я…

Мы решаем, завтра – снова выйти к подножиям Саратовского борта, но только слева, со стороны ручья Перевальный…

Саратовский кордон. Утро встречает нас сильнейшим туманом! В этом белом молоке – ничего не видно и за пятьдесят шагов! Но, мы – здесь живём. Нам, какие-либо ориентиры на местности и не нужны. Более серьёзной проблемой, чем туман, нам представляется оттепель. Вокруг тепло и сыро, а это значит, что нет наста…

Наста нет, но есть тяжёлый, плотный снег! Коротенькими шажками, Игорь семенит по этому плотному снегу, выбирая открытые пространства ивняков поймы – здесь снег плотнее, чем под кронами пихт. Вокруг абсолютно безветренно. Вязкая, влажная тишина, ватой залепляет уши. Точно по следам брата, я семеню сзади. Так, мы проходим по пойме Перевального…

Вот! Медвежьи следы! Слева-направо, перед нами, через пойму ручья, со стороны соседнего ручья Вилка, перешли медведица с медвежонком! Я вынимаю из кармана свою рулетку…

– Медведица – тринадцать! У медвежонка… десять.

– Угу, – принимает к сведению, Игорь, – Медвежонок прошлого года – годовик.

Медведи сошли со снега на проталинку поймы и сразу начали кормиться. Я шагаю по следам и считаю поеди…

– Всего три ростка белокопытника скусили! – делюсь я, – Причём, едят только плотные ткани листового черешка! А рыхлую листовую пластинку не трогают, бросают.