– Гроши, – признал Валерьян. – Но у нас столовая хорошая есть при заводе. В ней всё по-прежнему дёшево. В неё со всех цехов толпами отъедаться ходят.
Валентина печально вздохнула, отодвинула от себя чашку.
– Ну, а… дальше как быть думаешь?
– Сложно сейчас что-то определённое думать. Сама же видишь, – сказал Валерьян, – я на четвёртом курсе. Окончу – решу.
– Сынок, – просительно обратилась мать. – Ты зря на отца зло держишь. Он не враг тебе. Он всё равно, несмотря ни на что, очень за тебя переживает.
Валерьян нахохлился, насупил брови.
– То, что с ценами твориться начало, его тоже очень расстраивает, поверь. Не такого он ждал, – как могла, пыталась смягчить его Валентина.
– Ну пусть тогда Ельцину в Кремль напишет, – уголки губ Валерьяна чуть вздёрнулись в язвительной улыбке. – Или направит через депутата этого своего… Винера… запрос.
– Ты злишься. Злость копишь…
– Просто говорю, что думаю. За бешеные цены демократов благодарите. И за приступ у Никитина – тоже их. Это они нам такую жизнь устроили…
– Ну пожалуйста… – взмолилась Валентина. – Не трогай ты эту политику! Я не про неё пришла говорить.
– А что не трогай-то! – начал закипать Валерьян. – Буду трогать! Душу ты мне своими разговорами расковыряла опять.
– Лерик…
– Вот они – демократические реформы! Вот она – жизнь при рынке! Денег нет – твои заботы. Хоть подыхай! И ничего не поделаешь. Это – капитализм. Или отец тебе как-то по-другому всё преподносит?
Валентина вдруг опустила голову, зажмурилась, утопила в ладонях лицо.
– Да что ж ты, а!.. Да кто ж вам мозги-то всем поперепутал?! Ведь жили же мы раньше по-людски. Была семья как семья!
Валерьян сник, утихомиренный её рыданиями, точно ушатом воды.
– Мама…
– На меня-то хоть не злись. На свою мать, – всхлипывала Валентина. – Я-то тебе какое зло причинила?
Валерьян корил себя за вспышку, но слова утешения не шли на одеревеневший язык.
С жалобами и причитаниями Валентина принялась снова уговаривать его вернуться домой. Она то жалела его за житейскую неустроенность и бедность, то упрекала в бессердечии, то упрашивала пожить дома хотя бы временно, «до снижения цен». Последним аргументом мать давила сильнее всего, оттого Валерьян, утомившись отнекиваться, опять вспылил:
– Вернуться?! Сейчас? Хочешь, чтобы я, как побитый щенок назад приполз? За кого меня принимаешь?!
Валентина отшатнулась, испуганная резкостью и вместе с тем грубоватой правдивостью его слов.
– Лерик… – пролепетала она, моргая слезящимися несчастными глазами. – Ну какой же ты, а…
…Вернувшись с автобусной остановки, до которой проводил мать, Валерьян долго не мог найти себе места. Слонялся взад-вперёд по коридору, сварил на кухне пшённой каши, но так и не сел есть.
Множество мыслей клубилось в его мозгу. Сильные, противоречивые чувства распирали, не позволяя успокоиться.
– Ах ты… – выдыхал он, сцепляя за затылком ладони.
Желая прогнать мучительные думы, он принялся распаковывать привезённые газеты. Просматривая свежий номер, присел в изголовье кровати, задвинул в угол подушку.
Под ней обнаружился белый конверт. Недоумевая, Валерьян взял его в руки. В конверте были деньги: несколько зеленоватых сторублёвых купюр, красные десятирублёвки, синие «пятёрки». К деньгам была приложена записка от матери: «Сынок, не отказывайся. Умоляю!»
Валерьян с полминуты туповато глядел на клочок бумаги, на деньги, даже не пытаясь их считать.
Затем швырнул и конверт, и деньги на тумбочку, бухнулся ничком на кровать.
– Мама-мама…
– VII —
Частная торговля забурлила и в Ростиславле. Барахолки возникали в каждом микрорайоне, иногда в совершенно неподходящих для занятия коммерцией местах.