– Извини, не подумала. Но Толик его вчера не готовил. Другим был занят… Я ему подсобляла чем могла, но времени в обрез. Видел, холодильник почти забит… Я сейчас на минутку заскочу на работу, вернусь и буду помогать. Так что, прости, но Толе действительно было не до него…

– А я бы одним им утешился. Вот уж право, он стоит всех иноземных блюд.

Лакомство, о котором так сетовал гигант, про которое он мог говорить, не иначе как закатив глаза, из-за которого он мог отложить дела и приехать к супругам за сто пятьдесят километров, и которым он мог насыщаться, отодвинув другие тарелки в сторону, носило довольно банальное название – «Борщ».

– Ну почему, почему он у тебя получается всегда сказочным? – Допытывался Женька, на мгновенье прерывая свист ложки от скорости, с какой она носилась от тарелки ко рту и обратно. – Сколько народу борщи варит, а меня именно на этот тянет.

– Я его в двух кастрюлях готовлю.

– Да?! А моя Старая все в одну, как в помойку, мечет…

Старой, Евгений Ольгердович называл свою бабушку. Милая пожилая женщина постоянно выматывалась на кухне, наяривая любимому внуку разнообразные изыски, рецепты которых он находил где ни попадя.

Анатолий немного лукавил. Дело – не только в двух кастрюлях. Сам не будучи музыкантом, он относился к варке борща, как к исполнению Второго концерта Рахманинова для фортепиано с оркестром…

Словно могучая медь, предвещая начало шторма, начинает бурлить в трехлитровой кастрюле вода. Именно с кипения бульона Толя приступал к воображаемому музыцированию. Добрая мозговая косточка, обрамленная мякотью, как балерина в пачке, медленно кружит по дну в загадочном танце. Быстро снимается навар, словно пальцы артиста, энергично вбивая клавиатуру, расчищают пространство от посторонних шумов, чтобы наполнить воздух чистыми, прозрачными звуками. Снова гремят трубы – в сторону отложена крышка, снова спешит за ними пианист – сыпется дюжина горошин черного перца… Мол, слушайте, смотрите: не иначе, как близится волшебство!

И вот, в мгновенно возникшую тишину, вступают робкие скрипки… Под их кантилену на стол выкладываются две луковицы, морковка, помидоры и багровая до черноты свекла. Анатолий умел выбирать арбузы и свеклу. Дородной купчихой расположилась на краю капуста. Рядом, как дворовая челядь, три серых картофелины терпеливо ждут своего часа.

Словно контрапункт, возле кипящего бульона ставится тефлоновая кастрюля, и туда вливается пять столовых ложек растительного масла. А на разделочной доске под торопливое стаккато ножа режется лук. Аккорд – в тефлон! Аккорд – туда же… К моркови у Анатолия был иной подход, словно исполнитель наигрывал в верхней части клавиатуры. Он брал терку и мелко, как трель, натирал морковку. Та же тема звучала и со свеклой… Мелодия замедлилась, стала сочнее – Толя приступал к помидорам. Томаты резались более-менее крупными кусками и ad libitum плюхались в кастрюлю. Там клокотало и неистовствовало, словно клавиши сошли с ума, но исполнитель темпа не снижал.

Анатолий не всегда следовал советам кулинарных талмудов, где указывалось, одно надо солить в середине, а другое перчить в конце… Порой он предпочитал импровизацию.

Вот и тут, стремительно развивая тему, он бросил бульонный кубик, избегая опасного диссонанса пересола; две чайные ложки сахарного песку и щепотку лимонной кислоты, добиваясь этим изящных форшлагов. А для емкости звучания, на кончике ножа – чуть шафрана и имбиря, дабы в восточных обертонах слышалась геополитика русского творчества.

И вновь legato… Пара поварешек полуготового бульона вливается в бурлящее варево, огонь уменьшается и все плавно тушится. Музыкант, не отрываясь от инструмента, может позволить себе откинуться на спинку стула и, перебирая пальцами, вспомнить, все ли сыграно правильно и куда поведет его лейтмотив. Тем более, что ароматы вокруг разрешают это сделать.