А сейчас он лежит, погребенный под обломками внутренней битвы, и задыхается. Рядом ходят живые, он хочет позвать их на помощь, но уже нету сил. И они уходят один за другим и оставляют Илью одного.

В СЕНТЯБРЕ ОН РЕШИЛ НА ВСЕ ПЛЮНУТЬ И УЕХАЛ НА ЮГ

Когда за поворотом шоссе открылось море в предвечернем сиянии, я вдруг расплакался, словно ребенок. Ведь сегодня еще на рассвете я проснулся от жуткой уверенности, что нет, не существует в природе никакого моря, что я его попросту выдумал, чтобы утешить себя.

В Крыму Илья Слепнев встречает своего старинного приятеля Аркадия Стечкина за последнее время весьма поседевшего преступной своей головой в местах не столь отдаленных. Стечкин вводит Илью в одну веселую компанию, где немало людей замечательных. Особенно стоит отметить Дарью Ахохову с дочкой Машенькой и ее давнего поклонника Олега Давыдова, хроникера настоящей истории. Оборотистый Стечкин предлагает Илье прекрасную возможность подзаработать.

Непонятно, что общего у Дарьи со Стечкиным? Вроде бы крепко стоит на ногах эта женщина. Сфинга в некотором роде – все больше молчит, смотрит. Голос низкий. Прямая и строгая, с характерным лицом горянки. Кабардинка какая-то, что ли? Или черкешенка?

Вечер у моря. Под шелест прибоя славно пьется сухое вино. Разговоры о прошлом, об общих знакомых. Того посадили, а этот женился… Помнишь? Еще бы. Хороший был человек… Постепенно пьянеешь, несешь околесицу… Нинку ты знал? Сейчас в «бутырках» – из эфедрина какой-то наркотик варила… а какие писала стихи… Ну! А пять лет назад ты мне говорил – вспомни – нужен канон, чтобы не расползаться. Да-да, верно, Андрей Белый… А с фаустпатроном под танк под Москвой, если китайцы придут…

Ты вот точно такой же, как провинциальные деятели культуры, знаешь, бывают. Такой же восторженный… И манера говорить у них необычная – до седых волос все эпатировать пытаются. Они еще все такими кружками существуют и постоянно друг друга хвалят. Они хэнии друг для дружки. Кто-нибудь стишок прочтет – все вопят: хэниально! Признайся, ты ведь тоже себя чувствуешь хэнием?

После этой фразы, сказанной ни с того ни с сего, но с ехидным хихиканьем, у Илюши надолго отпала охота беседовать с Дарьей. А Дарья, срезав его, теперь ему свысока сострадает: ничего, мол, ты в общем-то малый хороший… Но дела иметь с ним – нет, ей не хотелось бы. Понимаешь, у него гнильца внутри есть. Все его умничанье от этого. Но как он в себе неуверен. А эти ужимки – потуга развязности… Иногда он просто несносен бывает – концерт для трех бубнов с гнусавым оркестром.

А ПОЧЕМУ ТЫ ВООБЩЕ ВЗЯЛАСЬ ЕГО АНАЛИЗИРОВАТЬ, А?

Однако Илью любят дети. Особенно дети чужие, к которым ему не приходится применять воспитательные меры суровости. А он – нельзя сказать, чтобы он особенно любил детей, но – он сам становится с ними почти что ребенок. Не замечая того, сам впадает в детство, что детям весьма импонирует. Машенька, Дарьина дочка, уже на другой день была без ума от Слепнева и бредила только тем, когда же, наконец, появится дядя Илюша? Дядя Илюш, а пойдем, где игровые автоматы – ты мне флакончик духов выиграешь. Можно, мама? Оставь-ка дядю Илюшу в покое. Ты что это? Да, брат, ты ее приворожил, видно. Она без отца соскучилась. На тебя запасы любви переносит. Ты пока что не очень устал? Илюша совсем не устал, даже рад.

Машка на мать очень мало похожа. Только временами похожа, когда Дарья сбрасывает покрывало своей стервозности. Нет, вообще-то она не такая уж стерва. Напротив, бывает очень мила, когда в ней играет задорный бесенок – тот же самый, что в дочери. Но хоть Дарье нет еще и тридцати лет, в облике ее и характере начинают уже проступать явственные черты архетипа кавказской матери – женщины строгой, без возраста, на многое готовой пойти ради потомства.