Здесь было гораздо теплее. Сгнившие прошлогодние листья скрадывали звуки, но при каждом шаге слышалось отчетливое хлюпанье – это лесная подстилка отдавала скопившуюся в ней воду.

Снега здесь почти не было, он сохранился только в ямках и возле стволов и был очень белым, почти светился. Слишком ярко – так не бывает. Весной снег ноздреватый, тяжелый и серый, а не мягкий и пушистый, как здесь.

Деревья стояли голые, их ветви переплетались, образуя на фоне затянутого облаками неба жутковатого вида решетку. Белка поежилась и обхватила себя за плечи руками, поискав тропинку взглядом. Ничего. Только бурая опавшая листва, ветки да ошметки снега.

На одном из них что-то алело.

Белка подошла ближе.

По белому бугорку раскатились ярко-красные бусины. Но стоило взять одну в руки, как она растаяла крашеной ледышкой и скатилась с ладони, оставив в снегу бурую дыру.

В запах талой воды вплелся другой – душный, густой, железистый. Белка перевела взгляда на ладонь. От бусины остался липкий бурый след.

Она попробовала стереть его снегом. Он обжег холодом кожу, расцарапал крошечными льдинками и рассыпался мелкой крупкой. Рука покраснела и горела так, словно её держали в огне. Но пятно не исчезло.

Снег под деревом закончился, Белка оглянулась в поисках следующего и застыла, уловив тихий, на грани слышимости звук. Показалось, эхо донесло чей-то зов, но его заглушил хруст быстрых шагов по снегу. Кто-то положил на плечо руку прежде, чем Белка успела оглянуться.

Холод – хотя, казалось, куда уж холоднее – пронзил тысячами морозных иголок. Они впивались в кожу и мышцы, сковывая их ледяными оковами. Легкие превратились в стекло, осколки которого хрустели при каждом вдохе и вскоре добрались до самого сердца. Белка захрипела и потеряла сознание.

Но от холода это не спасло. Он морозил лицо, обнимал за плечи, и тело тряслось так, что ортопедический матрас скрипел, словно все пружины в нем разом заржавели.

Матрас?

Белка открыла глаза и вскочила.

Родительская спальня была на места, а в приоткрытую дверь тянуло холодом – по квартире снова гулял сквозняк.

Укутавшись в покрывало, Белка пошла на разведку, почти готовая увидеть, что целлофан на окне порван.

Но он оказался цел. И стопка книг все так же лежала на подоконнике, не сдвинувшись даже на сантиметр.

В большой комнате тоже не было ничего необычного. А вот кухонное окно оказалось распахнуто настежь. Белка быстро его закрыла, оборвав поток сквозняка – похоже, она не до упора повернула ручку, когда вешала кормушку.

Под ногами захлюпало, потом стало мокро. Белка посмотрела вниз.

На полу быстро таял иней. На нем виднелись четкие следы: её и… птичьи?

Их Белка рассмотреть не успела: иней превратился в тонкий туманный дымок, который осел на окне влажной испариной. Белка стерла её ладонью. Вода была ледяная и показалось, холод вернулся и впитался в позвоночник. А за спиной, в коридоре, послышался какой-то шорох.

Белка громко сглотнула, прогоняя тошноту. Досчитала до десяти. Потом до двадцати, словно это могло её спасти. А потом подумала, что стоять вот так, спиной к опасности очень глупо. И медленно повернулась, борясь с желанием зажмуриться и прокричать, как в детстве: «Я в домике!». Тогда это срабатывало.

Но она уже не была трехлетним ребенком.

Сквозь открытую кухонную дверь виднелся залитый светом электрических ламп коридор.

Белка вслушивалась, пока не зазвенело в ушах, но шорох не повторился. В квартире не было вообще никаких звуков, кроме прорывающегося снаружи завывания метели. Ветер сбивал снежинки в пухлые комки и кидал в окна. Они прилеплялись к стеклам и сползали, оседая на отливе сугробом.