Через пять минут муж поставил на стол чашку кофе, встал за моей спиной и положил руки мне на плечи.

– Я, конечно, сделаю все, о чем ты просишь. Но боюсь, что снова получится, как с теми книжками, – он говорил спокойно и по-доброму.

– Прости меня, пожалуйста. Твой подарок замечательный. А сейчас ты попал под горячую руку. Сделка с собственной совестью до сих пор не дает мне покоя. Эти Зары, Мары, Лары все еще выводят меня из себя. Господи, и что за имена у них такие?! – Я повернула голову и подбородком прижалась к его ладони. – На картине не должно быть ни сосен, ни волн, ни квадратов. Пусть это будет нечто от новоявленного Пиросмани. В коридоре, у телефона, лежит моя карточка. Снимешь тысяч десять – пятнадцать. Спокойной ночи!

После одиннадцати в нашей квартире, как всегда, наступила тишина. Я выключила компьютер, достала чистый лист бумаги и начала писать:

«Он говорит, что никогда не видит снов, может быть, потому, что больше, чем я, устает, а возможно, утром их забывает. Я по ночам смотрю сюжетные цветные сны, хорошие и плохие, запоминаю их и пересказываю ему. И некоторые из них сбываются: увидела кровь – неожиданно приехала мама, увидела покойника – резко изменилась погода, увидела мясо – заболела… Он смеется и не верит в мои вещие сны, считая все это женской фантазией. Каждую ночь стала видеть один и тот же сон: теряю его и не могу найти, зову, а он не слышит. Плачу во сне и просыпаюсь с мокрыми глазами и болью в сердце. Через какое-то время появился второй навязчивый сон: мы голые лежим на виду у незнакомых людей в грязной соломе, вокруг нас мутная вода. Я рассказала ему эти сны и увидела знакомую ухмылку на лице, услышала те же слова – «бабский бред».

А недавно мне приснился чудесный сон. Мы молодые и счастливые, ничего плохого еще не случилось в нашей жизни. Он идет мне навстречу и широко-широко распахивает свои объятья. Я бегу к нему в необыкновенно восторженном состоянии, повисаю у него на руках, задыхаясь от любви. Не расскажу ему свой сон. Зачем рассказывать?! Этих распахнутых мне навстречу рук я не увижу больше никогда. Раньше мы могли прекратить любые размолвки, выяснения отношений, ссоры и даже скандалы одним вопросом: «Ты меня любишь?». И неважно, кто его задавал. Замирало сердце. Теперь уже давно не было ни этого вопроса, ни этой остановки сердца».

Я выключила лампу и положила аккуратно исписанный лист в папку «Мое». Таких папок у меня много. В них законченные тексты, от маленьких, на полстраницы, до больших, на десяток страниц. Каждый из них имеет свое заглавие, этот я назвала «Не расскажу тебе свой сон». То, что я доверяю бумаге, необязательно передает мои собственные переживания, ощущения, эмоции, чувства. Прочитанная книга, кем-то произнесенная фраза, какое-то воспоминание, впечатление, что-то случайно увиденное или услышанное может заставить меня взять авторучку и чистый лист бумаги. Это не дневник, хотя почти все я излагаю от первого лица. В своих сочинениях я вольна вести речь от трех грамматических лиц. Обычно человек пишущий представляет свой рассказ отстраненно: «Она проснулась, ей показалось, у нее нет выбора…». Построение речи от третьего лица имеет характер литературности, некоторой искусственности, относительной ограниченности. Я же в своих записях часто предпочитаю форму изложения от первого лица, она кажется мне наиболее простой, открытой, естественной и изначальной: «Я проснулась, мне показалось, со мной что-то происходит, обо мне он не думает…» Степень участия авторского «я», на мой взгляд, порождает целую гамму оттенков и нюансов. Несколько лет назад я попробовала писать от второго лица. Этот довольно необычный, несколько вычурный тип повествования, созданный представителями «нового романа» во Франции, встречается крайне редко: «Ты проснулась, тебе показалось, твой муж тобой пренебрегает…». Стилизованный, излишне затейливый, нарочито усложненный, замысловатый характер такой речи и определенная трудность ее создания явились причинами, по которым я отказалась от нее. Вообще-то, любая речь исходит от «я», обращена к «ты» и повествует о «нем» или «я».